ЧЕТЫРЕ ОПИСАНИЯ З у м и р. Желая сообщить всем людям, зверям, животным и народу о нашей смерти, птичьим голосом мы разговаривать сегодня будем, и одобрять лес, реки и природу спешим. Существовал ли кто? Быть может птицы или офицеры, и то мы в этом не уверены, но все же, нельзя, нельзя, нельзя забыть хотя бы те примеры, у птиц не существуют локти, кем их секунды смерены. К у м и р. Прерву тебя. З у м и р. Что? К у м и р. Тебя прерву. З у м и р. Прерви. К у м и р. Прервал тебя. З у м и р. Я продолжаю. Ч у м и р. Весь в мыслях я лежал, обозревая разные вещи, предметы. Я желал. Горело все кругом. Спешило все бегом, бегом. Впрочем когда следишь за временем, то кажется что все бежит, и кажется гора дрожит и море шевелится, песок с песчинкой говорит, и будто рыбы борются цветы и чай на блюдце. Луна с лупой, звезда с звездой и снег с водой, и снег седой, и хлеб с едой, -везде как будто бы видны сраженья, все видим в площади движенье. Мы спим. Мы спим. Т у м и р. Что в мире есть? Ничего в мире нет, все только может быть? К у м и р. Что ты говоришь? А енот есть. А бобер есть. А море есть. Т у м и р. Всего не счесть, что в мире есть. Стакан и песнь и жук и лесть, по лесу бегающие лисицы, стихи, глаза, журавль и синицы, и двигающаяся вода, медь, память, планета и звезда, одновременно не полны сидят на краешке волны. Со всех не видим мы сторон ни пауков и ни ворон, в секунду данную оне лежат как мухи на спине. В другую боком повернутся, поди поймай их, они смеются. Не разглядеть нам мир подробно, ничтожно все и дробно. Печаль меня от этого всего берет. К у м и р. Ночь ужасная черна, жизнь отвратительна, страшна. Друг друга человек жалеет, слезами руки поливает, щеку к щеке он прижимает, он сон лелеет. Бессмертен сон. Лежит человек с девой на кровати, ее обняв. На столике свеча дымится, в непостижимое стремится. Обои хладнокровны, стаканы дышат ровно. Как будто бы миролюбива ночь, блистают точные светила. Страсть человека посетила, и он лежит жену обняв. Он думает, какого черта, все хорошо кругом, все мертво. Лишь эта девушка жена жива и дивно сложена. Растения берет он в руки и украшает ей живот, цветами музыки ее он украшает, слогами шумными он ей поет. Но ночь предстанет вдруг оживлена. Свеча завянет, закричит жена. На берег выбежит кровати, туда где бьет ночной прибой, и пену волн и перемену они увидят пред собой. Проснутся каменные предметы и деревянные столы. Взлетят над ними как планеты богоподобные орлы. Т у м и р. Так значит нет уверенности в часе, и час не есть подробность места. Час есть судьба. О, дай мне синьку. 3 - й у м и р. ( а ю щ и й ). Хочу рассказать историю моей смерти. Шесть месяцев уж шла война. Я был в окопах. Я не пил вина. Не видел женской незабудки. Не видел сна. Не знал постели. Не слышал шутки. Пули сплошь свистели. Немецкие руки врагов не боялись наших штыков. Турецкие глаза врагов не пугались наших богов. Австрийская грудь врага стала врагу не дорога. Лишь бы ему нас разбить. Не знали мы все как нам тут быть. Мы взяли Перемышль и Осовец, был каждый весел, богач сибирский иль купец, иль генерал встать уж не могший с кресел. Все смеялись. Стало быть нам удалось врага разбить и победить и вдруг убить. Лежат враги без головы на бранном поле, и вдовы их кричат увы, их дочки плачут оли. Все находились мы в патриотическом угаре, но это было с общей точки зрения. Лес не заслуживает презрения, река течет одновременно покорная своей судьбе. Что расскажу я о себе? 1 - й у м и р. ( а ю щ и й ). Я тебя прерву. 3 - й у м и р. ( а ю щ и й ). Что? 1 - й у м и р. ( а ю щ и й ). Прерву тебя. 3 - й у м и р. ( а ю щ и й ). Прерви меня. 1 - й у м и р .( а ю щ и й ). Прервал тебя. 2 - й у м и р. ( а ю щ и й ). Я продолжаю. 3 - й у м и р. ( а ю щ и й ). В окопе на кровати я лежал и Мопассана для себя читал, и раздражался от желания приласкать какую-нибудь пышную Маланию. Хотелось мне какую-нибудь девушку помять в присутствии моей довольно близкой смерти. Мысли эти были плохи, и в наказанье мне живот, поверьте, кусали вши, чесали блохи. Вдруг выбегает деньщик Ермаков, кричит выбегает, торопится в Псков. Вдруг приходит фельдфебель Путята, кричит и уходит в одежде богатой. И все рядовые, вынув штыки, идут городовые, кричат пустяки. Вся армия бежит, она бежит как раз. Оставлена Варшава Рига, Минск и Павел Павлович Кавказ. А вышел я на край реки, держа в руке пустые пузырьки, и с грустью озирал досадное поражение, как быстро кончилось несчастное сражение. И надо мной вертелся ангелок, он чью-то душу в рай волок, и мне шептал: и твой час близок, тебе не спать с твоей невестой Лизой. И выстрел вдруг раздался, и грудь моя поколебалась. Уж я лежал шатался, и надо мной береза улыбалась. Я был и ранен и убит. То было в тысячу девятьсот четырнадцатом году. 4 - й у м и р. ( а ю щ и й). Да это верно. О времени надо думать так же как о своей душе. Это верно. 2 - й у м и р. ( а ю щ и й ). Хочу рассказать вам историю своей смерти. Я сидел в своей гостиной, я сидел в своей пустынной, я сидел в своей картинной, я сидел в своей старинной, я сидел в своей недлинной за столом. Я сидел за столом, вовсе не махал веслом. Я не складывал частей, я сидел и ждал гостей без костей. Ко мне шли гости: Мария Павловна Смирнова, секретарь суда Грязнов, старый, хмурый, толстый, вдовый, и Зернов. Генерал и генеральши, юнкер Пальмов, гусар Борецкий, круглый, что орех твой грецкий. Дальше. Вечер славно протекал, как всегда в еде, в беседе. За освобождение крестьян вдруг разбушевался генерал, он был смутьян. - Крестьян освобождать не надо, им свобода хуже ада, им надо кашу, надо плеть. - Нет их надо пожалеть, сказал купец Вавилов, довольно их судьба давила. Вмиг завязался спор на час, и всех развлек и занял нас. Вдруг на меня тоска напала, я беспокойство ощутил, с тоской взглянул на генерала и на Вавилова взглянул. Борецкий с дамами шутил, трещал под ним некрепкий стул. Я к зеркалу направился в досаде. Казалось мне, за мной шагает кто-то сзади, и в зеркало я увидал Скворцова, он умер восемь лет назад. Его глаза полуприкрыты, и щеки синие небриты, и мертвый и дурацкий взгляд манил меня выйти из столовой, он мне шептал: ты слаб и стар, тут меня хватил третий апоплексический удар. Я умер. Это было в тысячу восемьсот пятьдесят восьмом году. 1 - й у м и р. ( а ю щ и й ). Да покойники, мы пьем из невеселой чаши, нам не сладки воспоминанья наши. Я также был когда-то жив и Финский я любил залив. На состояние воды рябое глядел и слушал шум прибоя. Картины Репина про бурлаков мне очень были милы, и Айседору без чулков любил я поглядеть. Все это было. Я Бальмонта читал стихи, я государственную думу любил как пуму, где депутаты ругались как петухи, и Блока дивные стишки как в море бурном гребешки нам иногда ласкали слух и возвышали наш дух. Мы храбро церковь презирали, мы ругали все Бога и попов. Мы авиаторов любили, давя без музыки клопов. Аэроплан мы одобряли. Тогда один среди лесов любил гулять теософ. Тогда писатель граф Толстой уж не ложился с дамой спать. В год тысяча девятьсот шестой, затем седьмой, восьмой, существенный бежал и прятался как день обещанный и все не мог для нас настать. Мы жили все в неопределенном состоянии и часто находились в желтом здании. И многие из нас, взяв в руки пистолет, пред этим за обедом съев котлет, теперь пытались пистолет проглотить и с жизнью кончить все подсчеты, чтоб больше бы не жить. К у м и р. Прерву тебя. 1 - й у м и р.( а ю щ и й ). Прерви меня. И я подобною работой однажды тоже занялся. Мне стало ясно. Жизнь никчемна, мне на земле широкой темной не находилось больше места, и я за ум взялся, сказал: прощай, прощай навек невеста и газированная вода. Меня не будет больше никогда. Сидел в своей я кабинете и горевал. На пистолете курок сверкал. И пистолет я в рот вложил, как бы вина бутылку, через секунду ощутил стук пули по затылку. И разорвался мой затылок на пять и шесть частей. Это было в тысячу девятьсот одиннадцатом году. 4 - й у м и р. ( а ю щ и й ). Был бой. Гражданская война в Крыму, в Сибири и на севере. Днепр, Волга, Обь, Двина. На ржи, на лютиках, на клевере, везде лежали трупы. Был голод, не хватало супа. Концы ужасной этой битвы остры как лезвие у бритвы, я даже не успел прочесть молитвы, как от летящей пули наискось я пал подкошенный как гвоздь. Граждане, взмолился я, родные, ведь у меня ребята есть грудные, и эти молодые дети теперь одни останутся на свете. И две жены моих красавицы теперь развратничать начнут. О хоть бы, хоть бы мне поправиться, но командир сказал - капут. Подумай сам, ведь ты убит, тут доктор помощь оказать не сможет, и окровавленный твой вид в земле червяк довольно скоро сгложет. Я говорю ему - нет командир, червяк быть может сгложет мой мундир и может быть в теченье часа мое сожрет все мясо. Но мысль мою и душу червяк не съест, и я его не трушу. Но я уже не говорил. Я думал. И я уже не думал, я был мертв. Мое лицо смотрело на небо без шума, и признак жизни уходил из вен и из аорт. В моих зрачках число четыре отражалось, а битва, бой, сраженье продолжалось. То тысячу девятьсот двадцатый был год. З у м и р. Мы выслушали смерти описанья, мы обозрели эти сообщенья от умирающих умов. Теперь для нашего сознанья нет больше разницы годов. Пространство стало реже, и все слова - паук, беседка, человек, - одни и те же. Кто дед, кто внук, кто маргаритка, а кто воин, мы все исчадия наук и нами смертный час усвоен. Ч у м и р. Спят современники морей. К у м и р. Куда же им. <1931-1934>