Новый роман Пелевина заслуживает одобрения уже потому, что читается без скуки и отвращения, не вызывает желания бросить его на середине, а когда книга закрыта - не дает гадкого послевкусия. За все это нужно сказать автору спасибо.

Но кроме дежурной благодарности испытываю сожаление. Ибо я очень ценил это особое угрюмое обаяние Пелевина, которое в Generation ,П' не то заметно ослабело, не то сгустилось до самопародии: что, в сущности, одно и то же.

Если бы не статья Че Гевары для журнала Oliva Verde, первую половину романа вообще можно было бы назвать провальной. Многое сделано в худших традициях Ильфа-Петрова(у них были и лучшие традиции!). В голову лезут Россия-го, идейный Никудыкин и финальная инкарнация Остапа: дебильный клептоман. Рекламные слоганы и авторские прибаутки по большей части тяжеловесны и несмешны, местами - бородаты.

Начиная с института пчеловодства ситуация несколько выправляется, но: После выхода "Чапаева и Пустоты" один мой товарищ, фанат фантастики, с пеной у рта доказывал, что Пелевин подражает Филиппу Дику. Я же только ухмылялся в ответ: мол, Пелевин, может и не слыхивал про такого. А теперь и сам нахожу много общего с Филиппом Диком. Дело даже не в том, что Ханины - Азадовские здорово напоминают диковских Ната Кэтса или Бастера Дружби. Дело в том, что я не ощущаю никаких отличий Ханина от Азадовского или Пугина. Они, как и вообще все персонажи пелевинского романа - бесцветны и условны. То есть, понятно, что так и задумано: они ведь - контуры, бобки: Вот только в лучших вещах Филиппа Дика эта "бесцветность" работает в полную силу, а у Пелевина в Generation ,П' как-то не особенно: мегагерцы ему, что ли, опустили.

На самом деле, Пелевин, конечно, никому не подражал. Главная проблема в том, что Generation ,П' - это некий ремикс его прошлых вещей, в первую очередь - "Омона Ра". Нет заметных творческих прорывов. Нет завоевания новых пространств. Что ж, в конце концов, это - нормальный процеcс: писатель достиг зрелости и впредь будет, разумно распоряжаясь наработанным, дарить нас своими перелицованными новинками, а мы будем их привычно читать и охотно обсуждать. Пока не проснется Пятилапый Пес.

Кстати, мне непонятно откуда такое обилие мнений по поводу смысла буквы ,П' в названии. По-моему, совершенно очевидно, что ,П' - это название напитка и в то же время имя Пятилапого Пса(все же видят две запятые на обложке). Буква ,П' символизирует начало и конец сознательной жизни поколения. Моего поколения.

 Пелевин - это наше всё. Ну, кривенькое у нас это самое всё, ну, стилистически не всегда идеальное, ну скучноватое и сумбурное - так ведь какие мы, такое у нас и всё. Пелевин - наш гуру, наше чтиво, наша марка, наш копирайтер, тема для легкой беседы.

Повод. Пелевин написал новую книжку. Об этом уже все знают. Про это все пишут рецензии и статьи. Чаще всего, правда, это статьи не о Пелевине или о его новой книге Generation 'П', а - по поводу. Вот и я - по поводу. Про минусы пелевинских текстов писать не буду. О Generation - или хорошо, или ничего.

Палимпсест. Сквозь текст проступает то, чего мы ждем от текста. Сквозь анекдоты о создании рекламной реальности, сквозь заморочки о роли вау-факторов проступают какие-то другие знаки, возможно, даже не являющиеся буквами 'П'. Это притягивает. Так о чем, вы говорите, Generation? О мире как воплощении орануса? О том, как соединить пространство и время через четвертое измерение, коим являются деньги? О великой богине Иштар и великом революционере Че (которому, надо думать, она как раз и снится)? О том, что коричневые мухоморы лучше не жрать? Как сказал бы почивший Азадовский, говно вопрос. Конечно, об этом. Ни о чем. О чем хотите.

Перевод. Название, на мой взгляд, должно (или может) трактоваться совершенно по-другому. Generation - это вовсе не 'поколение'. Как буква 'П' из названия первой главы (в кавычках) не имеет ничего общего с буквой 'П' с обложки (в двух запятых), так и слово 'Поколение' в названии первой главы - обманка. Generation - это создание, генерирование. Генерирование думских трехмерок, сотворение поколения 'Пепси', производство рекламных слоганов, генерация идей, создание Пса, в общем, неуклонное формирование большой и окончательной буквы 'П'.

Примечание. Имя Пиздец (если верить Пелевину, именно так звали мифического пса) давно уже стало нарицательным, и пишется теперь с маленькой буквы и без кавычек. Например: наступил пиздец. Название Пепси (если верить Пелевину, это какой-то брэнд-нэйм) недавно стало нарицательным, и пишется теперь с маленькой буквы и без кавычек. Например: выпили пепси. После появления Generation слово 'Пелевин' (если верить Пелевину, это его фамилия) постепенно станет просто еще одним словом на букву 'П' (на обложке оно уже написано строчными буквами), синонимом любого другого (и каждого) слова на эту букву. Например: читали пелевина. Выпили пелевина. Наступил полный пелевин.

Поллитра. Роман хорош тем, что его можно читать и в одиночку, и в компании. Потому что каждый находит в нем что-нибудь для себя, и на каждого прочитанное действует по-разному: один начинает петь пьяные постмодернистские песни, второй лезет в виртуальную драку, а третий ползет в сортир блевать. На следующее утро плохо всем, но после очередной дозы пелевинского текста жизнь становится вполне терпимой и воспоминания о прочитанном накануне почти не беспокоят. Правда, потом в течение нескольких часов, а то и дней читатель тщетно пытается избавиться от странных, не предусмотренных автором, аллюзий и неприятного вкуса во рту.

Пушкин. Критики, конечно, не могли остаться равнодушными к новой книжке даровитого автора. Роман 'можно назвать энциклопедией русской жизни и в высшей степени народным произведением. Автор взял эту жизнь, как она есть, не отвлекая от нее только одних поэтических ее мгновений; взял ее со всем холодом, со всею ее прозою и пошлостию', - очень точно заметил Белинский по совершенно другому поводу. (Кстати, первая глава обсуждаемого Белинским произведения тоже была опубликована отдельно и тоже вызвала массу критических замечаний.)

Пастернак. Еще одно достоинство Generation заключается в том, что его можно анализировать и обсуждать, вообще не прочитав. 'Роман не читал, но скажу'. Я вот читала. Но ничего больше не скажу.

Издец, риехали.

Вот три грации новой русской литературы: Алексей Слаповский, Виктор Пелевин и Олег Ермаков. Двое первых утверждают на местной почве постмодернизм по Лесли Фидлеру (стирают границы, засыпают рвы, соединяют массовую культуру с элитарной), третий сочетает "вчувствование" в катастрофический материал и знакомство с более или менее современными текстоустроительными технологиями. Нехотя и кряхтя, но следует признать: все это авторы адекватные, показательные и принципиальные для пасьянса текущей словестности. Они из тех, кого следовало бы придумать. Роли их важны. Слеза их чиста.

Все трое почти одновременно опубликовали по тексту, как бы отстоящему от основной линии творчества; по некоему маргинальному сочинению, не вписывающемуся в номенклатурный имидж; по факультативному этюду. Сходили налево, сблудили. Слаповский - в "Знамени" /?10, "Пыльная зима"/, Пелевин в "Новом мире" /?7, "Желтая стрела"/, Ермаков тоже в "Новом мире" /?9, "Чаепитие в преддверии"/. Любопытно, что все трое выступили с этими вещами не в "своих" журналах, где печатаются их главные труды: Пелевин и Ермаков не в "Знамени", а Слаповский не в "Волге". И еще - все тексты задевают транспортную тематику. В центре действия - поезд, трамвай, автобус. Понятно, в какой стране живут авторы.

Штатное расписание - великая вещь. Когда смотришь на Слаповского, Пелевина или Ермакова, как на писателя, "занимающего важное место", его литературная значимость как бы разбухает за счет уважения к собственным построениям и представлениям о "процессе". Теряя амплуа, писатель вываливается из этого поля гравитационной защиты. Тут его, голубчика, и прочесть.

"Чаепитие в преддверии". Под цифиркой 1: рассказчик отстает, что ли, от трамвая. Пошел куда-то через овраг. Заблудился," промочил, натурально, ноги. Попал в некий бревенчатый дом, где и обнаружил некое же экскурсионное бюро. Там пили чай. Потом пригласили на таинственную экскурсию. Под цифиркой 2: учитель Григорьев теряет портфель. И не может его найти. Под цифиркой 3: линии 1 и 2 эффектно сходятся в одну. Григорьеву что-то приснилось: или экскурсионное бюро или пропажа портфеля. Он отправляется в загадочную экскурсию: то ли наяву, то ли во сне. Загадочная экскурсия оправдывает ожидания: так и остается загадочной.

"Пыльная зима". Стоит на автобусной остановке женщина, автобуса, понимаете, ждет в отдаленный район (долго объясняется, как отдаленны отдаленные районы и сколько именно минут и часов приходится ждать автобус). Мимо проезжает импортного происхождения машина, откуда вылетает пустая банка из-под пепсюшника - прямо женщине в лоб. Бедолага - в травмпункт. Потом в больницу. Сотрясение и т.д. Потом она (номер, понятно, запомнила) находит хозяина машины, идет к нему в гости, и он ей играет на скрипке. Потом выясняется, что это ее фантазии. В больнице делать нечего: больная болеет себе и моделирует образы возможных обидчиков. Еще потом выясняется, что и банка никого не поранила, а спокойно упала на дорогу. Все дальнейшее - придумано. Причем не самой женщиной, а рассказчиком, который шел мимо, увидал эту самую женщину и некоторое время на нее смотрел. Потом поспешил домой, написал рассказ, назвал его повестью, напечатал. Гонорар, похвалы знакомых, творческое удовлетворение, высокое служение музам и ремеслу. Хорошо!

Я, кстати, верю, что Пелевин, Ермаков и Слаповский - хорошие писатели. Во всяком случае, профессионалы. Во всяком случае, кое-что умеют. Выстроить композицию. Выразиться по-русски без особых корявостей. Сформулировать не самое банальное наблюдение. Сварганить характер. Подпустить метафору. Углядеть в чашечке цветка общественную значимость. Пользоваться носовым платком. Изобрести изящный "поворот темы". Найти "деталь". Вызвать ленивое любопытство: а что будет дальше. Произвести впечатление умного собеседника. Обнаружить начитанность и натасканность. Писать мило, добро и симпатично. Такие авторы делают т.н. погоду в толстых журналах: они "понятны" и широкому читателю, и даже критикам. Меня, в общем, никто не спрашивает, но если бы спросили, я бы ответил, что ребята талантливые, пишут хорошо и достойны всяческого внимания.

Дело, однако, даже не в том скучно: вот уж к чему не привыкать. Я вообще не убежден, что жить должно быть весело и приятно. Дело в чем: авторы, демонстрировавшие ранее какое-то умение делать нормальную литературу (я не о качестве, а о типологии) теперь вдруг ударяются в умствования, в самую что ни на есть "новую московскую философию", в морализаторство, в изображение типических характеров в таких же обстоятельствах. Ничего этого как бы не умея. Я не об авторах беспокоюсь, мне эффект забавен. Или уж настолько ободрийярилось, оброкерилось, облибералилось общество, что даже психически уравновешенные молодые люди без явных родимых пятен социализма испытывают потребность рыться в навозной куче Больших Идей и Вещей. Как у того же Вагинова в "Трудах и днях": "рассуждали о вещах возвышенных, могут ли могут летать столы". Как хвативший лишнего в районной библиотеке Юрий Арабов. Как Белые Братья. А я в тот день, когда они Конец ждали, подумал: а раз - и впрямь сегодня Конец Света. Никто не верил, а тут - бах! Вот смеху-то было бы.

Слаповский, впрочем, в это ситуации выглядит приличнее остальных. Текст его достаточно вял и не очень обязателен для внеклассного чтения, но за этим текстом и впрямь стоит важная вещь: ему понравилась женщина, которую он увидел на автобусной остановке. И женщина эта, судя по всему, никогда об этом не узнает. А Слаповский этому тихо и печально улыбнулся. Вот это: грустно, смешно и хорошо. Оттого, что где-то в Саратове хорошему человеку понравилась женщина на остановке, у меня минут шесть было хорошее настроение.

Как сказано на соседней со Слаповским странице "Знамени": "Мы пишущих любим за ямочку, челку, пустяк" /В. Ханан/. Читающих - тоже.