Файлы Андрея Носкова и Н.Колпия

ЯКОВ ДРУСКИН

ГРЕХОПАДЕНИЕ

"И сказал Бог: да будет свет; и стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош; и отделил Бог свет от тьмы" (Быт. 1,3).

"И увидел Бог все, что Он создал, и вот, хорошо, весьма хорошо" (Быт. 1, 31). И Адаму, сотворенному Богом по Его образу и как Его подобие, было хорошо, весьма хорошо, но он этого не знал и не знал, что ему хорошо. Адам не только первый человек, но образец и пример каждого человека. Каждый человек сотворен Богом по Его образу и как Его подобие. Поэтому каждому человеку, и мне и тебе, хорошо, весьма хорошо, но, как и Адам, мы этого не знаем. Я буду говорить об Адаме, но говоря об Адаме, я говорю о себе, о тебе, о каждом человеке. Потому что Адам пример и образец каждого человека.

Адаму было хорошо, но он не знал, что ему хорошо, потому что он не был Богом, но тварью, то есть сотворенным, значит, ограниченным. Познание духовно. Только Бог чистый Дух, всякая тварь фактична, фактичность - это ограниченность или телесность. Дух - сила или мощь. Так как Бог не ограничен телом, то Он всемогущ. Всемогущество включает в себя и всеведение, вернее, всемогущество и есть всеведение, то есть полное совершенное познание. Но познание твари ограничено ее фактичностью, то есть телесностью. Телесность, фактичность, ограниченность - это и есть тварность, то есть сотворенность. Не сотворен один только Бог. Поэтому Адам и не мог знать, что ему хорошо, хотя ему и было хорошо.

"И заповедал Господь Бог человеку, говоря: от всякого дерева в саду ты можешь есть, а от дерева познания добра и зла, не ешь от него; потому что в день, в который ты вкусишь от него, умрешь". Во-первых, здесь сказано, что полное познание заключает в себе познание добра и зла. Но что такое зло и откуда оно?' Ведь все, что сотворил Бог, хорошо, весьма хорошо, то есть добро. Бог не сотворил и не творит ничего злого. По-видимому, само познание для твари, то есть сотворенного, есть зло. Поэтому для твари знание того, что ей хорошо, есть зло. Тварь не может познать добро, поэтому уже само желание твари познать добро есть зло, и древо познания. - стало древом познания добра и зла, стало древом зла. Во-вторых, Бог заповедует человеку не есть от древа познания добра и зла, чтобы не умереть. Мне кажется, это добавление: "потому что в день, в который ты вкусишь от него (от древа познания. - Я. Д.) ты умрешь" - очень важно. Это не абсолютное запрещение, а условное, если не вкусишь от древа познания, тебе будет хорошо, ты будешь иметь жизнь вечную, но ты не будешь знать, что тебе хорошо; если захочешь узнать, станет плохо, и ты потеряешь вечную жизнь, ведь сказано: в день, в который ты вкусишь, ты умрешь, то есть само вкушение познания и есть потеря вечной жизни для твари. Мне кажется, Бог здесь не абсолютно запрещает вкушение от древа познания, а скорее заманивает человека:

Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья, - 
Бессмертья, может быть, залог.

Бог как бы предлагает человеку броситься в пропасть. Он говорит: если хочешь получить все, то раньше надо все потерять, всего лишиться, и тогда получишь все и еще больше, чем все. Правда, второй половины - получишь все - Бог прямо "не говорит, но если бы Он сказал это прямо, то не было бы никакого риска, не было бы чистого, бескорыстного отречения и потери всего, чтобы получить все и еще больше, чем все. Это был бы простой человеческий расчет, но человеческий расчет ничего не дает, тем более счастья и вечной жизни. Поэтому Бог и не говорит прямо, Его непрямая речь и есть духовность.

"Змей был хитрее всех зверей полевых, которых создал Господь Бог. И сказал змей жене (Еве. - Я. Д.): "Подлинно ли сказал Бог. Не ешьте ни от какого дерева в саду?" И сказала жена змею: "Плоды с деревьев в саду мы можем есть; но от плодов дерева, которое среди сада, сказал Бог. Не ешьте, и не прикасайтесь, чтобы вам не умереть". И сказал змей жене: "Нет, не умрете; потому что знает Бог, что когда вы вкусите от них, то откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло". И увидела жена, что дерево хорошо для пищи и что оно приятно для глаз, и вожделенно для созерцания, и взяла плодов его, и ела; и дала мужу своему, и он ел. И открылись глаза у них обоих, и узнали, что они наги" (Быт. 3, 1-7).

Бог все знает, что было, есть и будет, и без Его воли не упадет и волос с головы нашей. Он знал, что змей будет соблазнять Еву, что Ева падет и соблазнит и Адама, и Он допустил это. Значит, это входило в Его намерение, и Он хотел, чтобы Адам и Ева пали и все потеряли. Потому что иначе у них не открылись бы глаза и они никогда не узнали бы, что им хорошо. Но Он не мог сказать им это Сам, прямо - тогда бы у них появился расчет - небескорыстное, то есть не духовное отношение к духовному. Тогда бы они уже несомненно потеряли все, не получив и не имея никакой уже надежды получить все и даже больше, чем все. Поэтому Бог допустил войти в мир соблазну - это была Его непрямая, косвенная речь.

Когда Адам и Ева вкусили от древа познания и у них открылись глаза, чтобы узнать, что им хорошо, весьма хорошо, им стало плохо, весьма плохо. Потому что, чтобы получить все и больше, чем все, надо раньше все потерять. Человек - тварь, то есть фактичен, ограничен; чтобы стать причастным к бесконечной вечной жизни, надо прорвать свою ограниченность, это - боль бытия: многими скорбями надлежит нам войти в Царствие Божье (Деян. 14, 22). Поэтому, когда у Адама и Евы открылись глаза, чтобы увидеть, что им хорошо, им стало плохо, весьма плохо.

Нарушение Божьей заповеди грех. Адам и Ева нарушили Божью заповедь. Тогда вслед за соблазном вошли в мир грех и зло. Кто виноват за зло? Никто. Бог не виноват за него: Он запретил вкушать от древа познания. Змей не виноват: Бог не запретил ему соблазнять. Адам и Ева тоже не виноваты: они не знали, что змей обманщик, и они хотели, чтобы у них открылись глаза, ведь и Бог хотел этого. Адам - пример и образец мне. Поэтому и меня соблазнил змей, и я вкусил от древа познанья, и я пал. Формально я нарушил заповедь Божью: Он сказал мне: не вкушай от древа познания, а я вкусил. Но по существу я не нарушил, я именно исполнил то, что Бог хотел: Он хотел, чтобы у меня открылись глаза, чтобы я узнал, что мне хорошо. И все же грех на мне, вина за мой грех на мне, хотя я и не виноват. Я не говорю здесь о том, что я виноват за каждый мой определенный поступок, за каждую мою мысль. Здесь грех явный, и в каждом определенном случае я могу сказать, в чем мой грех. Но я говорю о моем первоначальном грехе, о моей первоначальной вине за грех, которая и есть causa finalis всякого моего прегрешения, ведь я уже рождаюсь грешником, и здесь неправильно сваливать вину на Адама или змея. Мой первородный грех реализуется в каждом моем грехе, в каждом отдельно грехе я вижу свою вину, и я виноват, но в то же время за сам грех я не отвечаю, я виноват за него, так как, во-первых, я не могу не грешить и, во-вторых, грех открывает мне глаза, то есть через грех я совершаю именно то, что Бог и желает.

Я не могу не грешить. Но из этого не следует, что я должен грешить. И вина за каждый определенный грех лежит на мне, только на мне, и даже вина за грехи моих ближних - тоже на мне. Это я ясно чувствую, ощущаю, сознаю и каюсь. Я говорю о другом: грех входит в мир через меня, Адам здесь только пример и образец меня. Каждое мгновение через меня входит грех в мир. Поэтому я отвечаю не только за свой грех, но и за грех моего ближнего. Но этот грех и зло к добру: чтобы у меня и моего ближнего открылись глаза. Тогда я не виноват за грех - не за определенный, за него я отвечаю, - но за саму мою греховность. Но нельзя отделить греха, который через меня вошел в мир, от конкретного греховного поступка, через который грех вошел и входит в мир. Грех не вообще вошел в мир, а сейчас через меня, через мой греховный поступок, через мою греховную мысль. Поэтому и последняя вина на мне, хотя я и не виноват. Я всегда виноват: и когда виноват, и когда не виноват. Я виноват уже тем, что я есть, что я сотворен, хотя и не я сам себя сотворил, а Бог меня сотворил. Это тайна греха: ни Бог, ни змей, ни я не виноваты за грех. И все же вина за грех на мне. Я это ясно чувствую и сознаю, в этом сознании своей вины, даже когда я не виноват, у меня открываются глаза, чтобы и я увидел, что мне хорошо, все весьма хорошо.

Когда у Адама и Евы открылись глаза, они увидели, что они наги. Как и в рассказе о Хаме, подсмотревшем наготу своего отца, и здесь имеется в виду нагота духовная. Это подтверждается словами Бога к Адаму: откуда ты знаешь, что ты наг? Нагота , связывается здесь со знанием наготы. Адам и до грехопадения был наг, но он не знал, что он наг, поэтому нагота и не ставилась ему в вину. Но теперь, когда он знает, что он наг, нагота - его грех, хотя он и не виноват, что он наг, таким сотворил его Бог.

Творение мира и человека - один простой акт Бога, я называю его естественно-сверхъестественным, потому что, во-первых, это сверхъестественный акт, ни один человек, ни одна тварь не может сотворить мир из ничто, во-вторых, это естественно-сверхъестественный акт, потому что для Бога сверхъестественное естественно. Я ввожу этот термин, потому что теологи приписывают акту творения еще второй момент - благодать (то есть сверхъестественное), которой Бог наделил Адама, а потом убрал ее от него, отчего он и пал. Но введение лишних сил в научное объяснение нецелесообразно. То же и в теологии. Я не понимаю, зачем надо вводить в творение мира благодать: до грехопадения не было различия царства природы и царства Благодати: все было естественно-сверхъестественным. Вводить же Благодать только для того, чтобы объяснить грехопадение, все равно ничего не объясняет, переносит непонятное в другую инстанцию и только усложняет, вызывая новые вопросы: почему Бог вдруг убрал от Адама Свою благодать?

Но с падением Адама та же естественно-сверхъестественная сила Бога как бы разделилась, вернее, для нас разделилась: так как Адам вышел из естественно-сверхъестественного состояния, то сам Адам разделился: естественное, что он может или как будто бы может сделать своими силами, и то, чего он сам своими силами уже не может сделать и для чего требуется помощь и сила Бога, которая для Адама, то есть для всякого человека, изгнанного из Рая - естественно-сверхъестественного состояния, - будет уже чисто сверхъестественной силой, то есть благодатью.

Возвращаюсь к наготе. Нагота - это отсутствие благодати, которое стало возможным только после грехопадения. Не лишение благодати вызывает грехопадение, наоборот: грехопадение вызывает - и есть - потеря благодати, то есть разделение из-за греха естественно-сверхъестественного на естественное и сверхъестественное и потеря последнего. Это и есть нагота - грех и противодействие или восстание против Бога. Это действительно нагота - опустошенность человека, порвавшего с Богом. И снова повторяю: в каждом греховном акте вина за грех полностью на мне. Но то, что я грешу, что я не могу не грешить, - это другое, хотя проявляется всегда в конкретном грехе, это его causa finalis, и хотя в этом я не виноват, вина все равно на мне. Практически causa finalis греха не отличается от конкретного греха, то есть от греховного поступка, греховной мысли, это как бы цель греха. Но ее нельзя смешивать с самосознанием греха в самооправдывании, здесь не только вина на мне, но я и действительно виноват.

С грехопадения начинается история рода человеческого. И здесь вследствие внутреннего разделения Адама, моего внутреннего разделения, разделения естественного и сверхъестественного, во-первых, и единая история рода человеческого разделяется на светскую и священную историю. На самом деле это одна и та же история. И, во-вторых, моя жизнь отделяется от жизни других людей, и моя история от истории рода человеческого. Но цель и той и другой истории одна: открыть глаза, чтобы увидеть, что мне хорошо, что все весьма хорошо. Но первое, что я увидел, когда у меня открылись глаза, - это свою наготу: я увидел, что мне плохо, весьма плохо.

1. Все, что сотворил и творит Бог, хорошо, весьма хорошо. Бог сотворил меня по Своему образу и как Свое подобие, поэтому и я хорош и мне хорошо, весьма хорошо. Но я этого не знаю.

2. Чтобы у меня открылись глаза и я увидел бы, что мне хорошо, то есть узнал бы это, я должен вкусить от древа познания.

3. Но я сотворен, то есть фактичен и ограничен. Познание прорывает мои фактические границы, это боль бытия. Значит, это страшно, и я боюсь этого.

4. Если бы Бог сказал мне прямо, что эта боль относительная и временная, но. пройдя через нее, я получу вечное блаженство - знание того, что мне хорошо, то у меня появился бы расчет, корыстное отношение к вечному блаженству: мое отношение к нему и мое поведение были бы детерминированы. Но детерминизм определяет именно фактическое ограничение: абсолютное не детерминировано. Поэтому при корыстном, то есть детерминированном, отношении к вечному блаженству я не смог бы прорвать свою ограниченность.

5. Поэтому Бог и не говорит мне прямо, чтобы я вкусил от древа познания, но косвенно, с одной стороны, запрещая есть от древа познания, с другой стороны, заманивает меня, допуская войти в мир соблазну через змея. Соблазн - непрямая речь Бога.

6. С соблазном в мир входит грех и зло. Ни в зле, ни в грехе, входящих в мир через меня, никто не виноват: ни Бог, ни змей, ни я. Этот грех называют первородным грехом.

7. И в то же время вина за первородный грех, в котором я не виноват, лежит только на мне. Бог возложил вину за этот грех, в котором я не виноват, на меня. Теперь я виноват в этом грехе, я виноват без вины или, вернее, несу вину, хотя и не виноват. - Так объясняется грех Божий: Бог возложил на меня вину за грех, в котором я не виноват, и тогда гневается на меня, так как теперь вина на мне.

8. Вину, которую Бог возложил на меня, Христос взял на Себя. Тогда грех Божий обрушился на Христа. Христос, взяв на Себя вину за мой первородный грех - вину, возложенную Богом на меня, перенес на Себя и гнев Божий, освободил меня от Его гнева.

9. Бог возложил на меня вину за первородный грех, в котором я не виноват, чтобы у меня открылись глаза. Но для этого и я сам должен принять на себя эту вину, то, есть ноуменально почувствовать, что, хотя я и не виноват, я виноват, вина на мне.

10. Первородный грех - сущность и цель всякого греха, греховного поступка, греховной мысли. Через мой греховный поступок, через мою греховную мысль, то есть через меня, грех входит в мир. То, что через меня грех входит в мир, то и есть первородный грех, то есть заразительность моего греха.

11. За определенный греховный поступок, греховную мысль я не только несу вину, но и действительно виноват. Так как первородный грех не абстрактное понятие, то фактически в каждом греховном поступке, в каждой греховной мысли заключен и первородный грех. Так что практически вина за грех, в котором я не виноват, и вина за конкретный грех, в котором я виноват, совпадают. Так что и свой первородный грех я сознаю и ощущаю как свой грех, в котором я виноват, хотя и не виноват.

12. Вкусив от древа познания, чтобы узнать, что мне хорошо, я пал: первое, что я увидел и узнал, когда у меня открылись глаза, это то, что я наг, то есть фактически ограничен. Знание этого оторвало меня от Бога, опустошило. Бог не прямо, но косвенно, через соблазн, восстановил меня против Себя. Это и есть гнев Божий: Он заставил меня восстать на Него. Первым был не мой бунт против Бога, но Его гнев. Его гнев и есть мой бунт против Бога. Causa finalis здесь не я, а Он. Он спровоцировал мой бунт: не в том смысле, что я ответил бунтом на Его гнев: я мог даже не сознавать Его гнева, - но Его гнев и есть мой бунт.

13. Бог желает, чтобы у меня открылись глаза, это Его воля, но Он не может сказать это сразу прямо, чтобы не детерминировать меня, чтобы я добровольно открыл глаза. Поэтому Он допустил войти в мир соблазну, и поэтому же Он возложил вину за первородный грех, в котором я не виноват, на меня; возложение вины на меня, гнев Божий и мой бунт против Бога - эти три акта или состояния - одно и то же. Бог желает, чтобы я восстал на Него, это Его воля, иначе мои глаза не откроются. Поэтому Он оправдал Иова, восставшего на Него, и осудил друзей Иова: они не понимали ни сущности, ни цели грехопадения, ни смысла Божьего гнева.

14. Но едва я открыл свои глаза, увидел свою тварность, то есть фактичность, ограниченность, наготу, как я испугался и глаза мои снова закрылись, ибо "глаза мои отяжелели" (Мф. 26, 43) - это слабость духа твари. Бог через Своих пророков и, когда исполнились времена, через Сына Своего единородного говорит нам: "Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение. Дух бодр, плоть же немощна <...> вы все еще спите и почиваете? вот приблизился час, и Сын Человеческий предается в руки грешников" (Мф. 26, 41, 45).

15. К первому пробуждению - открыванию глаз - Бог призывает не прямо, а косвенно, допустив соблазну войти в мир. Когда же с первым пробуждением вошли в мир грех и зло, я получил и так называемую свободу воли - то есть возможность бороться с Богом. Теперь уже нет опасности, что я не добровольно, а из расчета приму на себя тяжесть и боль бытия - они уже пришли на меня, вся моя жизнь - страдание, тяжесть и боль бытия. После первого пробуждения - грехопадения, -когда я восстал на Бога, Он может уже и прямо говорить, призывать к бодрствованию - к последнему пробуждению.

16. Эти два пробуждения - первое, в грехопадении, и последнее, в прямом обращении Бога ко мне, - не только исторические, то есть временные события. Ведь я уже рождаюсь грешником, своего первоначального невинного состояния я и не знаю. Я только чувствую, что создан я не таким, каким являюсь себе и другим, что предназначил меня Бог не к тому, что я делаю постоянно и как живу. Я помню не свое невинное состояние, а свое грехопадение; я падаю каждый день, каждый час. Поэтому сейчас для меня это различие не только временное, историческое, но онтологическое - мое внутреннее раздвоение.

17. Поэтому же и сейчас Бог говорит мне и непрямо, косвенно, и прямо; и отталкивает, и притягивает; и заставляет меня в страхе бежать от Него, и бесконечно стремиться к Нему. И сейчас я не раз впервые открываю глаза, и вижу свою наготу, и вижу, что мне не хорошо, а плохо, весьма плохо; и также не раз наступало и наступает второе пробуждение, когда Бог берет на Себя вину за мой первородный грех, и я вижу, что мне хорошо, весьма хорошо.

18, Но эти личные смены первого пробуждения, и снова засыпания, когда "глаза отяжелели", и снова пробуждения и последнего пробуждения не отменяют исторических библейских сообщений об Адаме, о его пробуждении, о священной истории рода человеческого. Без библейского откровения не было бы и личного, оно стало бы неопределенным самочувствием и выродилось бы в деизм и в конце концов в неверие - я потерял бы Бога.

19. В разные времена человек различно понимал или толковал откровение Бога в Старом и Новом завете. Но сущность этого откровения всегда одна и та же: Бог прорывает мои фактические границы, то есть мою ограниченность, индивидуально и соборно, то есть не только, в направлении к Себе, но и к моему ближнему. "И так, если ты принесешь дар твой к жертвеннику, и там вспомнишь, что брат твой имеет что-нибудь против тебя, оставь дар твой перед жертвенником, и пойди прежде примирись с братом твоим, и тогда приди, и принеси дар твой" (Мф. 5, 23-24). Ближний мой всегда имеет что-нибудь против меня, потому что я всегда виноват перед ним. Поэтому Христос 'здесь говорит: когда идешь к Богу, захвати с собой и ближнего своего, иначе Он не примет тебя. И еще говорит Христос: "где двое или трое собраны во лия Мое, там буду и Я" (Мф. 18, 20).

20. Но если я принимаю только библейское, общее откровение Бога всем людям и не переношу его экзистенциально, ноуменально на себя самого, то есть не слышу голоса Бога именно мне, то и общее откровение уже не откровение, а собрание исторических документов, часто неточных и противоречивых. Тогда и моя вера теряет свою радикальность, становится суеверием. Поэтому и рассказ о грехопадении Адама не только историческое сообщение, но обращение Бога ко мне, именно ко мне: мне Он запрещает вкушать от древа познания и одновременно меня же соблазняет вкусить; меня же спрашивает "где ты?" и мне же говорит "откуда ты знаешь, что ты наг?"; на меня же обращает Свой гнев и проклинает не только меня, но всю землю за мой грех; на меня Он возлагает вину за первородный грех и с меня же снимает эту вину, берет ее на Себя, если только я, смирив свою гордыню, соглашусь отдать ее Ему для того, чтобы у меня открылись глаза и я увидел, что мне хорошо, весьма хорошо.

В этом рассуждении меня интересовал не мой грех, а именно моя греховность. Практически она всегда реализуется в конкретном греховном акте: я ясно ощущаю и чувствую, что каждый мой поступок, каждая моя мысль именно как моя или мой - греховны, и также я ощущаю свою греховность, потому что я не вообще грешен, а в каждом конкретном поступке или мысли, и здесь мой грех практически неотделим от моей греховности. Но дальше я перехожу к вине за грех и к вине за мою греховность; тогда они разделяются. За свой грех я отвечаю: я виноват и я несу вину и за свой грех. Но с моей греховностью дело обстоит иначе: я несу вину и за свою греховность, но я не виноват - не я сам сотворил себя, Бог сотворил меня. И вот мне кажется, что так же, как я не могу оправдаться своими силами, но только одной верой получаю не свою, а Божью праведность, так же и вину за мою греховность, в которой я не виноват, Бог возложил на меня, чтобы открылись у меня глаза. Поэтому практически сознание моего греха совпадает с сознанием моей греховности и также вина за мой грех и вина за мою греховность. Возложение вины за мою греховность, в которой я не виноват, и есть гнев Божий, и это же мой бунт против Бога. В гневе Божием обнаруживается Его милосердие, если я в сокрушении духа и смирении сердца (Исайя) сознаю свою вину и за мой грех, и за мою греховность, то есть беру на себя добровольно и ту вину, в которой я не виноват, то Он берет на Себя мою вину, и глаза у меня открываются - это уже второе пробуждение - вера. Это и значит, что Христос взял на Себя грех мира, то есть вину за греховность, в том числе и мою, и так как обе вины - и за мою греховность, и за определенный грех - практически отожествились, то Христос берет на себя вину за каждый мой грех, это ноуменальный акт: Христос берет на Себя мою вину, если я отдам ее, то есть поверю Ему: "Бог так возлюбил мир... дабы всякий верующий в Него (в Христа. - Я. Д.) не погиб, но имел жизнь вечную" (Ин. 3, 15-16).

Бог возложил на меня вину за мою греховность и Он же, когда у меня откроются глаза, по моей вере берет на Себя эту вину. Здесь различие Лиц Троицы.

Бог Отец - святость; строго говоря, нельзя сказать, что Бог свят, потому что в Боге нет разделения на реальное и идеальное, субстанцию и атрибут и др. Поэтому Бог - сама святость, но не как абстрактное понятие или абстрактное свойство, а как Лицо. Бог - святость, я - грех. Святость не терпит и малейшего греха. Поэтому Бог как святость полностью отвергает меня как грешника. Но Бог и любовь, как любовь Он отказывается от Своей святости, то есть от Себя самого, чтобы принять меня, грешника. В этом смысл вочеловечения Бога и Его жертвы. Как отказывающийся ради меня от Себя Самого, Он, то есть тот же Самый Бог, - Бог Сын. Отношение Бога как святости ко мне, грешнику, - гнев Божий. Отношение Бога как любви ко мне, грешнику, поверившему Ему, - Его милосердие. Поэтому в Его гневе обнаруживается Его милосердие: вину за мою греховность, в которой я не виноват, Он возложил на меня как святость и взял на Себя как любовь. Но только так у меня могут полностью открыться глаза: в Его гневе я обнаруживаю свою наготу, Своей любовью Он покрывает ее. Бог Святой Дух. Дух - сила, мощь. Моя сила ограничена фактичностью - телесностью. Бог не ограничен телом - это Его всемогущество. И снова не как Его свойство, но Лицо. Бог есть Сама Святость, и тот же Бог - Сама Любовь, и тот же Бог - Само Всемогущество. Но не три Бога, а один Бог: Сама Святость - Бог, и Сама Любовь - тот же Бог, и Сам Дух, или Само Всемогущество, - тот же Бог (Символ веры Афанасия). По отношению к грешнику Святость - гнев Божий, Любовь - Его Милосердие, Святой Дух - Его Всемогущество.

Отношение ограниченной величины к бесконечной стремится к нулю: моя сила в сравнении с Божьим всемогуществом - бесконечной силой - бесконечно мала. В связи с этим новое понимание моего протеста или бунта против Бога -- вина за мой грех - это ответственность за каждый мой поступок, за каждую мою мысль: "Говорю же вам, что за каждое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда" (Мф. 12, 36). Каждое мое слово, сказанное от себя, то есть от себя самого, - праздное слово, поэтому грех, а ответственность за него - моя вина, вина моего греха. Но вина за мою греховность - это ответственность за всю мою жизнь, за все мое существование, за то, что я есть. Эта ответственность и эта вина бесконечны, и я, конечная тварь, не могу своими силами взять эту ответственность на себя, она бесконечно превосходит мои силы. Но не взяв на себя эту ответственность, я не смогу открыть глаза. "Невозможное для человеков возможно для Бога" (Лк. 18, 27). Бог требует от меня совершения невозможного и совершает его во мне: Он возлагает на меня ответственность за все мое существование, вызванное к бытию не мною, а Им, Его всемогуществом. Это бремя слишком тяжело для меня, это бремя и есть тяжесть и боль бытия. Но Бог не хочет смерти грешника (Иез. 33, 11). Когда у меня под невыносимой тяжестью этого бремени открываются глаза, Бог обращается ко мне и, чтобы освободить меня от бремени, предлагает мне взять на Себя Его бремя: "Прийдите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас. Возьмите иго Мое на себя <...> и найдете покой душам вашим. Ибо иго Мое благо и бремя Мое легко" (Мф. 11, 28-30). Онтологическая последовательность грехопадения:

I. Мое грехопадение: виновника нет, то есть никто не виноват, что я пал. Когда это случилось со мною или со всем родом человеческим, никто сказать не может, так как до грехопадения нет ни истории, ни времени. Но я знаю, что пал, из смутного воспоминания того, что я забыл, то есть я помню, что я забыл, но что я забыл - я уже не помню. Я помню Dass своего грехопадения, но не помню его Was. Проявляется же мое грехопадение в каждом моем греховном поступке и мысли.

II. Бог возлагает вину за мое грехопадение, в котором я не виноват, на меня = гневу Божьему = моему бунту против Бога. У меня открываются глаза на мою наготу.

III. Я добровольно принимаю вину, которую Бог возложил на меня. Это можно назвать вторым пробуждением; у меня открываются глаза на смысл моей наготы, и я продолжаю дальнейшее мое обнажение.

IV. Когда я дохожу до полного своего обнажения, полного сокрушения духа, до сознания полного своего банкротства во всем, что касается моей жизни, моих мыслей, моих собственных сил, Бог обращается ко мне и предлагает мне, даже просит меня отдать Ему мое непосильное бремя - вину, возложенную Им на меня,- чтобы у меня полностью и окончательно открылись глаза; Он берет на Себя эту вину, если я согласен отдать ее Ему, то есть поверю Ему. И здесь две возможности:

1. Я гордо отказываюсь от Его помощи, возложенную Им на меня вину я не соглашаюсь передать Ему и беру на себя всю ответственность и все последствия ее - вечная смерть, ничто: Кириллов, Ставрогин.

2. В сокрушении духа и смирении сердца я отдаю Ему свою вину, которую Он берет на Себя. Я отдаю Ему свою вину и свое бремя, принимая на себя Его бремя и иго. Симеон сказал Деве Марии: и Твою душу пронзит меч (Лк. 2, 35). Я думаю, это сказано не только Богоматери, но каждому человеку, и относится это не только к человеку, но и к Богу - к Богу, ставшему человеком. Вся моя жизнь - пронзение мечом моей души, и не' только моей, но и Богочеловека. Принимая на себя Его бремя и иго, я отожествляюсь с Ним в общем пронзении моей и Его души и через Него освобождаюсь от своего бремени - это вечная жизнь.

ПРЕДОПРЕДЕЛЕНИЕ И СВОБОДА. ОБЛОМОВ^*
Аллегория

Автор написал драму и он же режиссер и ставит ее, актер играет. Чтобы хорошо сыграть свою роль, актер должен правильно понять пьесу и свою роль. Он не должен вносить свой смысл, чуждый автору пьесы и заданию режиссера, в этом отношении его игра вполне предопределена замыслом автора и режиссера. Он должен найти внутренний смысл, скрытый за внешним смыслом слов текста. Но замысел автора скрыт за внешним логическим смыслом слов текста. Актер должен вскрыть неявный смысл или замысел пьесы и своей роли. В этом отношении он абсолютно свободен. Ясно, кто автор и режиссер и кто актер. "Высокое у людей мерзость перед Богом" (Лк. 16, 15). Роли, которые для людей кажутся маленькими, с точки зрения Бога могут быть велики, и обратно. Актер не должен считать свою роль маленькой и завидовать другим актерам, роли которых по человеческим представлениям велики, он должен считать свою роль, как бы она ни была мала по человеческим понятиям, великой, так как исполнить ее поручил ему Сам Бог. Ошибки или грехи актера:

1. Актер вносит свой смысл в пьесу, берет на себя функции режиссера и даже автора: вносит свои поправки в текст своей роли. Ясно, для чего это делается: он стремится к успеху у людей, он хочет возвеличить свою роль в глазах людей, не понимая, что "высокое у людей мерзость перед Богом". Он хочет возвеличить себя самого, а не автора пьесы. Он злоупотребляет своей свободой.

2. Актер - ленивый раб, закопавший свой талант в землю. Он исполняет свою роль кое-как, не стараясь понять скрытый смысл своей роли, замысла автора, он думает, что полагающееся ему жалованье он все равно получит, как бы ни сыграл свою роль. Но он его не получит, если будет играть, говоря словами Кьеркегора, без Liedenschaft^** (ревность о доме Твоем), без бесконечной заинтересованности. В этом случае актер пренебрегает своей свободой, данной ему от Бога (а не своей собственной).

Гончаров. Обломов.

Ольга и немец Штольц (Штольц по-немецки - гордый) - это актеры, которым показалось мало с бесконечной заинтересованностью исполнять порученную им роль, они решили еще внести свои поправки в текст порученных им ролей, быть не только актерами, но и режиссерами и соавторами.

Обломов. До встречи с Ольгой у Обломова нет никакой скуки, о скуке в романе и слова нет. Скука - Langweile, то есть Lange Weile - длинное время. Обломов вообще не замечает времени: он несколько часов пытается встать с постели, но не может, потому что непроизвольно уходит от действительности в подсознательную мечту. О чем? О райском состоянии Адама до грехопадения. И вдруг с ужасом замечает, что уже прошло полдня, - где же здесь длинное время? Наоборот, он - до времени.

Если время - функция свободы выбора, то до грехопадения не было времени. И также не было пространства. Пространственность - внеположность: на одном месте не могут находиться два тела, я и ты не можем находиться на одном месте, каждый из нас ограничен своим местом - самим собою. Познание и грех замкнули нас, теперь мы не можем уже сами, своими силами выйти из себя, прорвать свою ограниченность. Я своими силами не могу прорвать границу, отделяющую меня от тебя. Но "невозможное для человеков возможно для Бога" (Мф. 19, 26). Он прорывает эту границу: "где двое или трое собраны во имя Мое, там буду и Я" (Мф. 18, 20). Обломов не из лени и не от скуки не поехал на екатерингофское гуляние и никуда не ходил, а просто потому, что ему это и не надо было, и он не понимал вообще, зачем это надо. Люди едут на гуляния, ходят в гости, потому что им скучно: они потеряли райское блаженство и не дошли до второго блаженства, когда Бог прорывает ограниченность людей и соединяет их во имя Свое. Обломов же еще не потерял память о райском блаженстве, он еще не пал, поэтому для него нет ни временности, ни пространственности, он не знает скуки и ему не надо гуляний, то есть воображаемых мнимых прерываний своей ограниченности: он еще не ограничен, ограничивает знание, грех и падение, а он еще не пал. Ольга была Евой для Обломова. Она протянула ему яблоко с древа познания добра и зла и сказала: "Посмотри, как оно вожделенно для созерцания" (Быт. 3, 6). И он увидел, что оно действительно вожделенно. Но он все же не пал. Почему? Не от лени, не потому, что халат для него вожделеннее, нет, яблоко было для него более вожделенным. Он не пал, потому что боялся свободы выбора, боялся действия - совершения поступка. Каждое действие, каждое совершение поступка рисковано и страшно: оно грозит мне потерей всего, что я имею, и, потеряв все, я или ничего не получу - "у имеющего мало отнимется и то, что он имеет" (Мф. 13, 12), - или получу все и больше, чем все: "имеющему много - прибавится" (Мф. 13, 12) и он получит и то, чего не имел. Вот этого риска, этого Entscheidung^* , говоря словами Кьеркегора, и боялся Обломов, и не только за себя, но и за Ольгу. Поэтому он и "опустился", говоря человеческими словами. Он не опустился, а убоялся совершить некоторый акт, действие, поступок, побоялся съесть яблоко с древа познания, нарушить первую Божественную заповедь, он даже понимал/вернее чувствовал, что Бог, запрещая вкусить от древа познания, грозя за это проклятием и смертью, на самом деле требовал вкушения, требовал, чтобы человек шел на риск, бесконечный риск, но он убоялся риска, страшно всякое Entscheidung, всякое совершение поступка. В этом его ошибка и грех, он не был усердным и верным рабом, побоялся пустить в рост, рисковать талантом, полученным от Бога. Его грех - от страха Божьего, может, он, убоявшись свершения, все потерял - этого я не знаю, но грех Штольца больше, он, как судья неправедный, не боялся ни людей, ни Бога, у него уже не было страха Божьего, а у Обломова был. Штольц хотел быть не только участником Царствия Небесного, но быть его автором и режиссером, а Обломов не осмелился стать участником Царствия Небесного. Потому что для этого требуется смелость и "неотступность": "Со времен Иоанна Крестителя Царствие Небесное силой берется и употребляющие усилие восхищают его" (Мф. II. 12).

1965-1966.

ПЕРЕД ПРИНАДЛЕЖНОСТЯМИ ЧЕГО-ЛИБО
(фрагменты дневниковых записей)
"Моя жизнь - высказывание моего существования, то есть экзистенциальное фиксирование".

"Перед принадлежностями чего-либо" (сокращенно "Принадлежности") - дневниковые записи, о которых автор пишет: "Это вся моя жизнь, принадлежащая не мне, а Богу, зафиксированная в записях на отдельных листках и в тетрадях с 1928года.<... > Что-либо - некоторый храм. Вступая туда, я чувствую свою ничтожность. Но я создал его. И всякий читающий, если поймет, будет его творцом. Верно ли, что я создал его? Он создан для меня. Я только вступаю в него. Перед принадлежностями чего-либо - это преддверие храма".

Среди огромного творческого наследия Якова Семеновича Друскина "Принадлежности" занимают особое место. В течение полувека им было написано более шестидесяти авторских листов. Содержание необычно, оно почти исключительно посвящено интенсивной духовной жизни. Автор одновременно и субъект и объект своих исследований. "Я жизнь свою продумал, а мысли пережил". Пережитые мысли и продуманная жизнь являются основой его творчества, осуществившегося в виде философских и богословских трактатов и эссе. Почти все его работы отражены в дневниковых записях. Часто это предварительные размышления, наводящие его на решение той или иной задачи. В одних случаях это спор с самим собой, в других обсуждается уже написанная работа.

Предлагаемый отрывок писался в самый тяжелый период блокады Ленинграда. Чтобы оценить силу духа автора, упомяну, что до марта 1942-го мы жили на три иждивенческих карточки, в холодной коммунальной квартире, без электричества и без воды. Главное же, Яков Семенович почти одновременно потерял трех своих друзей (Олейников погиб 1937-м), с которыми был тесно связан более пятнадцати лет. Однако гибель друзей, война, разруха, голод приводят к удивительному всплеску его творческой энергии. Надеюсь, это почувствует и читатель "Принадлежностей".
Л. С. Друскина.

С сентября 1941^*

Лк. 2, 52. "Иисус же преуспевал в премудрости и в возрасте и любви у Бога и человеков".

Раньше, когда смерть непосредственно не угрожала, думал о ней и боялся больше, чем сейчас, когда она реально угрожает.

Во время воздушной тревоги я стоял в парадной и смотрел, как немецкий самолет сбросил две бомбы. Вначале они летели горизонтально и каждая казалась не длиннее спички. Я не беспокоился за маму и Лиду, за М. и Н. , вероятность попадания была не велика, мне казалось, они упадут в Выборгском районе.

Раньше, если я опаздывал на час, два, дома волновались больше, чем сейчас, когда меня нет дома и я задерживаюсь из-за воздушной тревоги.

[? 1]

Я пишу о поисках души, о том, что душа должна покинуть себя, но сам избегаю этого, отвлекаясь то к "Логическому трактату", то к книгам, то к теориям. В результате - мерзости, которые были сегодня. Я сам - мерзость, даже когда прав. Но кроме того были мерзости, в которых я не прав. Но и когда я прав - я мерзок, и это первородный грех. Даже если человек прав, но сталкивается с любимыми людьми, которые не правы, и столкновение большое, все равно он, вернее, я, потому что я о себе говорю, я даже если и прав - не прав и мерзок, а неправые не мерзки.

Я представляю себе некоторую паутину с умами. Индивидуальность - пересечение нитей этой паутины в узде. Индивидуальность, во-первых, сама эта точка пересечения нитей, во-вторых, и те нити, которые тянутся к ней от других точек.' Я был прав как изолированная точка, но не прав, так как изолировал себя от других точек, оборвал нити, идущие ко мне. Остальные же точки не были изолированы, у них было согласие, согласие освящало их. Я был мерзок как изолированная и недовольная своей изоляцией точка. Был же недоволен не потому, что мне надо было что-то, а потому, что я считал, что им будет лучше так, как я считал это. Вот это "я считаю, что так лучше", и сделало меня мерзким, это мой первородный грех, именно мой. Я мог то же сделать не мерзко, фактически же не мог. Это фарисейское ощущение справедливости и своей правоты - вот что противно: я судил, и осуждал. Мерзок тот, кто судит. Когда сидят друг против друга правый и неправый и спорят и осуждают друг друга, противен и мерзок правый.

Вот чего у меня не было и отчего я был мерзок: я не понимал, что блаженны те, кого поносят и всячески несправедливо злословят за Меня: радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах. А я, вместо того чтобы радоваться и веселиться, возмущался, был недоволен несправедливостью.

Мне казалось, что этого чувства - ощущения несправедливости в отношении себя -у меня уже совсем нет, но вот где-то в глубине оно сохранилось. Справедливость и правота требуют совершенно особого такта, чтобы справедливый и правый не был противен, требуется столько такта, что это принадлежит к вещам невозможным для людей, но возможным для Бога. Это благодать, которая дается даром. Дело не в обиде, у меня, кажется, ее нет, скорее я обижаю людей своей уверенностью.

Правый и справедливый, если он даже не кичится, как фарисей перед мытарем, исполняя все поведенное ему, если не имеет чего-то положительного сверхдолжного, противен. Это сверхдолжное -любовь. Но ведь все происходило с любимыми людьми, почему же я оказался мерзким? Была только потенциальная любовь, а не актуальная, не в самом акте, помешало ощущение справедливости.

Вот в чем первородный грех: человеку даны достаточно точные нормы и законы поведения. Кто следует им - справедлив и все же не становится от этого хорошим. Даже наоборот. Неправого жалки, и в этом его искупление, а правый получил достаточно от сознания своей правоты: "в Царствии Небесном больше радуются одному грешнику кающемуся (а не покаявшемуся), чем девяноста девяти праведникам..."

Человек, сам по себе, не может быть правым и справедливым, не становясь при этом хоть немного мерзким. Я имею в виду недоразумения и столкновения, которые бывают в каждой семье; и еще - враги человеку домашние его. И все же без помощи Бога справедливый и праведный хуже домашних его.

Несколько дней какая-то муть, сегодня разразился кризис. Стало уж совсем плохо, хуже, казалось, не могло быть. Я лег спать. Проснулся и сразу понял: поиски души. Муть была потому, что я потерял свою душу. А сейчас - рождение души: душа оставила свою душу, то есть нашла ее. Я отдалял от себя мгновение - оно могло и не наступить. Все же еще не было полной радости. Я взял Евангелие, и она пришла.

Фрейд поймет каждое состояние души и объяснит научно. Опыты и эксперименты подтвердят. Потом придет другой и опять объяснит научно, и опять опыты и эксперименты подтвердят. Но ведь и до Фрейда Месмер, Мэри Беккер, Шарко тоже объясняли, и лечили, и подтверждали опытом. И у Мэри Беккер подтверждений больше, чем у Фрейда, у него одно преимущество - он позже Мэри Беккер. И так в науке всегда: прав последний. Но так как самого последнего нет, то где достоверность? Но вот Евангелие первое и не требует последующего. Не Фрейд, а Евангелие излечило меня от мути.

Множественность причин нарушает необходимость выводов науки. Множественность оснований (из ложного следует и истинное, и ложное; истинное следует не только из истинного, но и из ложного) нарушает достоверность всякого вывода от своего ума.

Джемс: "Прагматизм обращается к конкретному, к доступному, к фактам, к действию, к власти".

Евангелие: "довлеет гнев и злоба его"; бездействие, непрактичность, слабость: "когда я немощен, я силен". В сравнении с Евангелием прагматизм - плебейство. Да и вне сравнения - плебейство. Я и сейчас еще помню это состояние после чтения Джемса. Стало так же противно и тоскливо, как весной 1917 года после чтения Бебеля "Женщина и социализм" - о коммунизме и о фаланстерах Фурье. То же самое: "своею собственной рукой" [? 2].

Я вышел в коридор курить (после чтения Джемса). Заиграло радио, и внезапно я ощутил неимоверную тяжесть, тоску, скорбь бытия. Подобные ощущения бывали, когда я летом ночевал в чужой комнате на даче, и в детстве по вечерам, когда я не мог заснуть от страха смерти. Но сейчас это было сильнее, обнаженнее - сама боль опустошенного бытия. Это - ощущение точки, затерянной в бесконечном пространстве; эта точка - я сам. Ощущение шло волнами; и на вершине волны оно было совсем невыносимым, и если бы волны не спадали, не знаю, что стало бы со мною. Это уже не состояние души, а состояние мира, другого мира, в который я проник, в этом состоянии все живое умирает, опустошаясь в абсолютном одиночестве. Как совместить его со вчерашней радостью очищения и рождения души? Оно - это состояние точки, затерянной в бесконечном пространстве, - осталось еще в глубине меня, я отвернулся от него, чтобы не видеть, оно мучительно притягивает и убивает. Это не "Логический трактат", не мысль, не теория, а сама реальность, как и вчерашнее состояние рождения души, это я сам, проникший в глубину мира, в его тайну, слившийся с нею. И вчера в рождении души - это был я, переставший быть собою, я в Боге. Может, и это какая-то глубина в Боге, в которую страшно заглянуть? Вот уже я пытаюсь строить теорию, оправдывать бытие, доказывать, что все к лучшему, но к чему это - тогда теряю то, что было. И отчего такая боль на вершине волны, ощущение полной несовместимости со всяким другим состоянием, уничтожение всего, страшное ничто? Может, всякое состояние автономно и, когда есть, не допускает другого? Но если рождение души - завершение, то это в некоторой иерархии состояний в глубине, в основе, болезненность бытия, разъедающая и разрушающая всякое состояние; еще сейчас остались его следы. Если же я располагаю оба состояния в каком-то пространственном порядке, то не результат ли это привычки отводить злу нижнее место, а добру верхнее?

Состояние ? 2 - разрушительная система болезненности бытия. Это не соблазн, смотреть на это страшно, но что? Может, этот вопрос - уже соблазн, как вкушение от древа познания? Тогда это соблазн ума, а состояние ? 1 может стать соблазном чувства, и третий соблазн - соблазн схемы, соединения двух состояний системы. [Я думаю, каждое из этих двух состояний не соблазн, а реальность, может быть, даже автономные реальности, соблазном же становятся, когда я хочу разделить - Е соблазн, или соединить их - I соблазн. При этом Е - соблазн именно как экстенсивный - раздваивается: соблазн отделить ? 1 от ? 2, и второй соблазн - отделить ? 2 от ? 1. Потому что отделение - тоже соединение: соединение отделением. Может быть, оба состояния автономны, как два замкнутых мира на одном месте, - они и не знают о существовании друг друга. Когда же я отделяю один от другого, одно состояние уже знает другое, нарушается их автономность. Тогда возникает соблазн, само состояние становится соблазном. Это рассуждение о двух автономных состояниях правильно, но в применении к состояниям ? 1 и ? 2-не знаю, правильно ли: чтобы не стало манихейского дуализма, состояние ? 2 надо как-то углубить и понять. 1 Я постараюсь воздерживаться от своих суждений, от схем; вчерашнее состояние, которое часто поддерживало меня уже около 15 лет, я буду обозначать ? 1, сегодняшнее, которое тоже и раньше бывало, -? 2. Я боюсь его, боюсь даже взглянуть на него, оно сжигает и уничтожает меня.

Есть некоторые мировые константы, к ним принадлежит и слово "душа" [? 1). Исторические эпохи определяются отношением к этой константе: Платон, Евангелие, Августин, Декарт - вот некоторые вехи.

Вторая константа [? 2] не имеет таких определенных разделов и совершенных выражений, как первая.. Может быть, полное и совершенное выражение этого состояния уничтожило бы того, кто попытался бы выразить его. Может, это некоторая глубина в Боге, в которую не дозволено даже заглянуть. Только намеки на него возможны, и они есть в Евангелии. Может, еще в "Тимее" или "Законах" Платона, у Гоголя и Достоевского. Это как смерть души. Но если нет души, нет и смерти души.

Я люблю быть один и боюсь быть один. Я люблю быть один, если в соседней комнате кто-то есть, и лучше всего, если мама. Я боюсь встреч с людьми и не хочу встреч, кроме четырех. И еще Т. Сейчас Т. - дверь в мир.

Лк. 5, 39. "И никто пив старое вино, не захочет тотчас молодое, ибо говорит: старое лучше". Это ведь о Евангелии. Евангелие - молодое вино.

Лк. 9, 24. "Кто потеряет душу свою ради Меня, тот сбережет ее". - ? 1.

Лк. 11, 17. "Всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет". - Это о состоянии ? 2 и некоторое указание на онтологическое преимущество состояния ? 1, некоторое благоприятствование, потому что есть какая-то противоречивость в утверждении зла и разрушения. Но это благоприятствование как бы беспредметно, и именно беспредметность благоприятствования дает некоторую надежду.

Может, состояние ? 1 - ответ на состояние ? 2? Каждое состояние простое, как всякое состояние души, но при каждом воспоминании обнаруживаются различные направления и линии. Каждое воспоминание состояния - один из прошедших через мысль вариантов одного инварианта, и ?2- смерть или одно из ее окружений.

[?3]

Вялость и уныние, желание деятельности и отсутствие соответствующей деятельности. Ввели меня в это состояние или поводом были Джозио Ройс, Джемс и прочее.

Главная деятельность сейчас - "Логический трактат". К нему же боюсь притронуться - хочу и боюсь. Боюсь же потому, что требует усилия. Чувство жизни: интерес и усилие, и второго боюсь. В первом - в интересе - тоже усилие, но исходит не из меня, и я не могу не подчиниться ему, когда оно есть. Во втором - я сам создаю себе своим усилием интерес, и это только дело рук человеческих.

Интуиции души. Я наблюдаю некоторые состояния души, начинаю с одного, перехожу к другому: оно ведет к другому. В каждой интуиции души несколько состояний. Закончив список состояний души в определенной интуиции, я перехожу к другой интуиции души, составляю новый список состояний, новую классификацию. Какую из них предпочесть? Совместны ли они? Я думаю, несовместны и именно в несовместности совместны. Сейчас я подумал о списке или классификации, которая будет начинаться с телесного состояния, хотя бы вкусового, и дойдет до высшего, как это бывало у Д. И..

Нормально человек не ощущает своих органов. В общем ощущении тела и здоровья каждый орган имеет одинаковый вес. Пусть он будет принят за нуль. Тогда болезнь не только то, что выше нуля, как, например, боль, но и то, что ниже. Сейчас у меня в левой половине груди отрицательный вес.

Обычно Евангелие морализируют, но нравственность, сама по себе, эгоистична: цель - "я"; так же эгоистичен категорический императив Канта. Категорический императив - высшая идеализированная форма безнравственности.Сегодня, 25 ноября, начинаю новую жизнь. [Сколько раз я начинал ее, пока 16.Х.63 не я, а Ты заставил меня начать новую жизнь и дал мне два устоя: в страдании и в радости, страдания].

Во-первых, я постараюсь отбросить все мысли и разговоры, связанные с удовлетворением голода, который я ощущаю сейчас, и нередко очень сильно.

Во-вторых, постараюсь подавить в себе само ощущение голода. Для этого просто надо до и после еды думать не о ней, но или о других людях, заботиться о них, или думать о "Логическом трактате", или о Боге. Но когда я буду есть, я ведь могу ощущать вкус пищи?

В-третьих, постараюсь всегда быть радостным, не возвышать голоса, не сердиться.

В-четвертых, не обижаться и не считать несправедливым в отношении себя, если другие будут говорить и поступать не так, как мне бы казалось правильным. Тем более что они могут быть правы и могут понять мои мысли лучше меня. Я буду соглашаться с ними, когда они будут осуждать меня, даже если вначале мне покажется это неправильным и несправедливым. Но это трудно.

В-пятых, если же это не удастся, или меня будут несправедливо осуждать, или мне покажется, что меня несправедливо осуждают, то я постараюсь найти в этом радость и радоваться. Ведь это одно из блаженств.

В-шестых, я постараюсь понять мысли и чувства близких мне людей, с которыми я сталкиваюсь, чтобы не говорить и не делать того, что им неприятно, если только это не противоречит моей совести. Я буду стараться развивать в себе деликатность и такт.

В-седьмых, если мне вообще чего-либо захочется или придет в голову какая-либо прихоть, то я не буду огорчаться, если придется отказаться от нее, в особенности если это делается ради других.

Это значит: во-первых, понять, что все хорошо - и прихоть, и отказ от нес; во-вторых, понять радость жертвы. Это только начало. Здесь ничего не сказано о других людях, и не надо мне уходить из дома, если я и дома могу сделать так много и избавиться от стольких мерзостей. Мысли об уходе из дома часто вызываются отсутствием смирения и непониманием, что это хорошо, если меня несправедливо осуждают: начинаешь с Евангелия, а кончаешь собою; начинаешь сердиться и возмущаться не потому, что другие люди не понимают и не следуют Евангелию, но потому что они не хотят понять меня и следовать мне, проповедующему Евангелие. И здесь они правы. Как они могут поверить Евангелию, когда я сам, проповедующий Его, поступаю не по Евангелию. И этого во мне очень много. В таких случаях я постараюсь искать ошибки не у других, а у себя. Если же я почувствую, что не могу найти правильного выхода, Или стану обижаться, или находить несправедливости в отношении себя, то лучше буду молчать, чем оправдываться, разъяснять, спорить. Вообще постараюсь: когда твердо не знаю, как или что сказать, - молчать; когда чувствую, что начинаю сердиться или обижаться, или мне кажется, что меня несправедливо осуждают, или знаю, что разговор будет все равно напрасным, и вообще когда нет обязательной необходимости говорить - молчать. [Могу ли я сказать, что сейчас хотя бы приблизился к исполнению этих правил? Нет, только одно: Бог поставил меня в такое положение, что мне редко приходится нарушать их.) Вчера были безобразные сцены, виноват я и вот записал 7 правил - это и вылечило меня.

Хлебников: "Я, тать небесных прав для человека, Запрятал мысль под слов туманных веко..."

Три чуда:

Бессмысленные звуки или знаки получают значение: день, голубой, медведи.

Затемнение первого смысла, обнаруживающее тайный смысл: в этот день голубых медведей. Но в словах: в этот день я увидел голубых медведей - нет ни затемнения первого смысла, ни обнаружения тайного. И так же в музыке: мелодия, о которой можно сказать только - печальная она или радостная, не имеет еще тайного смысла.

Рациональный смысл настолько затемнен, что появляется тайнопись. - Это третье чудо. В музыке: Бах - пересечение линий, прямолинейное и круговое движение, препятствия, пианиссимо и т. д.

Второе чудо - только затемнение первого смысла и смысла первого чуда, то есть обозначения, третье чудо - нарушение первого. Все три чуда - тайнопись, магия, но подлинная только в третьей. Здесь сразу возникает подозрение: загадка, тайна - ее надо раскрыть, разгадать. Разгадывая, приходишь к чистым, ничего не обозначающим знакам. Смысл их соединений интуитивно понятен, но выражается снова ничего не обозначающими знаками. Так получаются порядки ничего не обозначающих знаков и система этих знаков и порядков. Это тайнопись. Два пути: от конкретных знаков в их бессмысленности к абстрактной бессмысленной формуле и вниз от формулы к конкретному выражению знаков.

В первый же день сегодня нарушил 1, 4 и 7 правила. Поэтому возникло некоторое уныние: от омерзения к себе. Может, это главный источник уныния. Как излечиться от него?

Нагнуться в глубину золотистым или темно-синим глазом и понять: я тот^* .

Пять или шесть лет у меня было сомнение (с августа 1934 года). Я знал, надо немного слицемерить, сказать себе: я верю, - и вера вернулась бы. Но вера, основанная на лицемерии и лжи, хуже неверия. Надо было ждать или стараться что-то делать. Я старался, но, по-видимому, не так, как надо, и мало, я больше ждал. И она вернулась, пришла сама.

[Скорее так: как Гоголь, я мог сказать: в Христе такая мудрость, что умом я понимаю, так мог говорить только Богочеловек, но веры нет. И еще: в ночь на 17.08.34 вестники" улетели, через 7 лет вернулись. Был ли я эти 7 лет не верующим? Во всяком случае, неверующим я не был. Я искал, ждал и иногда чувствовал: как бы скрытый от меня или за моей спиной, но Он есть. По-настоящему, то есть для Бога, человек или верит, или не верит. Но так как бывает, что человек воображает, что верит, хотя и не верит, а только желает желать верить, или желает не верить, или думает, что не верит, хотя верит, то есть верит, но не знает, что верит, то у людей есть четыре категории: верующий, не неверующий, не верующий, неверующий. До некоторой степени эта классификация совпадает со следующей: активно верующий, пассивно верующий, адиафора в отношении веры или пассивно неверующий, активно неверующий. Самая худшая категория, может, даже не четвертая, а третья; активно неверующий может стать активно верующим, а пассивно неверующий ничем не станет. Так вот, к последним двум категориям я никогда не принадлежал, во всяком случае, с весны 1911 года". Различие же первой и второй категорий можно определить так: чувствую я или не чувствую присутствие вестников. В ночь на 17 августа 1934 года вестники меня покинули, через 7 лет вернулись.

Затем второе: и у активно и у пассивно верующего бывают состояния актуальной и неактуальной веры. Но и в неактуальной и в пассивной вере сохраняется ощущение моей абсолютной инвариантности, но в основе ее, и дает ее - Бог. У пассивно верующего бывают актуальные состояния веры, но реже, чем у активно верующего. Они были у меня, хотя и не часто, и после того, как вестники меня покинули. И последнее: в наиболее актуальном состоянии веры часто кажется, что уже давно, может, никогда еще не было такой сильной веры; может даже показаться, что я вообще впервые узнал, что такое вера. В то время - в самом конце ноября или в декабре - у меня было актуальное состояние веры. Поэтому я и написал: вернулась вера.)

Почему я не крещусь? Потому что мне нравятся храмы, обряды, традиции. Крестившись, я бы потерял чистоту веры. Было бы больше радости и молитвы, но к истине затесалась бы фальшь.

Положивший руку на плуг и оглядывающийся назад не благонадежен для Царствия Божия. Я не могу не оглядываться назад и не представляю себе, что когда-либо смогу не оглядываться назад. Я могу день, месяц, год не оглядываться назад, но на всю жизнь отказаться не могу. Это последняя степень, и Евангелие не говорит, что она обязательна. Все, что сотворил Бог, хорошо: и еда, и питье, и водка, и празднолюбие. Но если бы я достиг и предпоследней степени, но подумал: вот, есть для меня еще последняя степень, - и не постарался бы достичь ее, то в этом уже был бы грех. Греха нет в том, чтобы любить поесть и выпить, даже напиться, если это не делается непреодолимой страстью. Грех состоит в том, что, подумав: в этом нет греха, и это даже хорошо, но еще лучше было бы не делать этого, - и подумав так, не постараться исполнить. Я не знаю, большой ли это грех или нет, но если в чем-либо хорошем явилась мысль о лучшем, то не последовать этому все же будет грехом, и, по-моему, большим. Потому что в этой мысли я и есть я, и здесь я не хочу отдать себя самого Богу. Я согласен отдать все: и работу, и душу, и мысли, - но не себя самого - это большой грех. Причем я знаю и верю, что это и есть высшее блаженство, вернее, не верю, а как сказано в Символе веры: чаю. Потому что если бы я точно знал и верил, а не только чаял, то это был бы простой расчет и, следовательно, не имело цены. Всякая другая религия устанавливает только обряды и требует часть души. Только Евангелие требует всю душу и, я чаю, дает больше всего. Оно уже и сейчас дает, не как залог будущего, но даром, по благодати.

Если бы я сейчас отказался навсегда или на время от водки, от некоторых удовольствий, но не отказался бы от "Логического трактата", я получил бы некоторые неприятности, но приобрел бы очень мало, может быть, даже ничего. Возможно даже, что потерял бы, так как появились бы соблазны. Но отказ от "Трактата" во славу Божию - это было бы и отказом от удовольствий, то есть при этом удовольствия стали бы греховными - этот отказ от Бога ради Бога я не могу сейчас совершить - это значит не оглядываться назад.

Вообще отказ от менее дорогого ради того, чтобы сохранить себе самое дорогое, иногда может быть полезен как предварительное упражнение, вообще же есть некоторое лицемерие: на Тебе, Боже, что мне негоже. Мне кажется, к этому очень часто сводится аскетизм.

Вообще грех не в удовольствии и не в том, что мне доставляет удовольствие или наслаждение, но в самом большем наслаждении. Если расположить все блага по силе удовольствия их для меня, то ни в одном нет греха, кроме того, которое будет для меня высшим. Если составить абсолютную шкалу благ: А-В-С-...,то для одного грехом будет А, для другого В, для третьего С и т. д., если они соответственно высшие. И даже не это грех. Если я наслаждаюсь всеми благами вплоть до того, которое высшее для меня, то в этом еще нет греха. Но если я подумал: вот у меня пусть будет семь благ, все они невинны и хороши, но вот есть восьмое благо, и оно еще лучше, но ради него надо отказаться от всех других и, главное, от седьмого, которое казалось мне высшим,- подумать это и не сделать сразу же - это грех.

Совместим ли категорический императив и теория Д. Скотта, что добро потому добро, что Бог так велел? Можно предположить, что человек поступает по категорическому императиву, то есть следует норме, не одобряемой Богом. Тогда Бог не будет постулатом, и только. Или Богом называлось бы другое существо, может быть, дьявол. Постулат требует только авторитета для категорического императива, то есть для нормы. Если же норма, следующая из категорического императива, и норма, установленная Богом, совпадают, то это случайность.

Т. Н. З. Из двух различных направлений исходят две системы. Вероятность, что они встретятся и совпадут, ничтожна. Тем не менее они. совпали. Это случайность. Эта трансцендентальная случайность - небольшая погрешность в бесконечном несуществовании - есть начало жизни. Случайное совпадение как закон реализации -Т. Н. З.

Случайное совпадение предохраняет от неразличимости, может, это принцип индивидуализации. Случайное совпадение, в результате которого возникло существование, будет случайным несовпадением для несуществующего.

? 4. Бог ночного бдения.

Когда говорят: Бог, - то имеют в виду не одно и то же, и это можно назвать состояниями Бога. Например, Бог моральный. Бог своей души. Бог ночного бдения.

Состояние ? 4 - это Бог ночного бдения.

Для некоторых состояний существуют некоторые координаты, например сон и время суток. Тогда для этого: вечерний сон - пробуждение ночью и ночное бдение. В этом состоянии Бог лишен уже всех человеческих свойств, и такие слова, как - отдать себя Богу, излишни здесь - уже отдано все Богу, и все человеческое, что у Меня было, уничтожено в Боге. При этом совершенно теряется некоторый неприятный моральный привкус слова Бог. Это и есть настоящее возвышение к Богу.

Бог моральный.

Бог своей души.

Бог норма.

Бог ничто.

Бог ночного бдения.

Бог всеобщего определения.

У Хармса - Бог смеха.
1 9 4 2

'

10 февраля.

3-го или 4-го умер Д. И. Так мне сказали вчера, и если это правда, то ушла часть жизни, часть мира. Ночью несколько раз снилось. Сны ищут оправдания смерти, и этой ночью смерть Д. И. была как-то объяснена, но я не помню как, помню только переломленный пучок прутьев.

В последнее время Д. И. говорил о жертве. Если его смерть - жертва, то слишком большая. Сейчас она обязывает.

Первым ушел Д. Д. в конце декабря. Его смерть была такой же несуразной, как и он сам и вся его жизнь. Но в этой несуразности был стиль. Нелепой была вторая женитьба, кошки, которых он ел, разговоры о силе. которую он чувствовал и все же не работал, и внезапная смерть. Эта нелепость была и в прошлой его жизни, и в совращении его Леной, и в жизни его в Крыму. Эта нелепость не была надуманной, она была естественной - это как бы трансцендентальный характер Д. Д., и в этом была некоторая красота и приятность. Эту стильную нелепость Д. Д. довел до конца. Смерть его не успокоила, не было обычного дня мертвых благообразия, скорее - недоумение. Затем'- большой кадык. Смерть ему не сказала:

зачем он шел долиной чудной слез, страдал, рыдал, терпел, исчез.

То, что к нему так легко подходит цитата, немного смешно, но тоже естественно: Д. Д. - тема для рассказа или повести.

Со смертью Д. Д. совпало начало моего растянувшегося отдыха и провал наступления. Затем - холод, истощение. Казалось, что уже конец всему. Ходить, во всяком случае далеко, я уже не могу почти два месяца. Евангелие не читал или очень редко. Но все же я начал работать, хотя еще не по-настоящему. "Логический трактат". Когда я его писал, было так холодно и я так слаб, что больше получаса писать трудно было. Затем мы переехали в одну комнату. Становилось все хуже, писать перестал.

Большое мгновение: утро, полутьма, грязь. Лида встает, я еще лежу, трудно встать, хотя хочется - от лежания болят кости, но страшно холода и движений. Это уже не жизнь, а полужизнь - двигаются тени в подземном царстве. Неделю или полторы тому назад стало совсем плохо, и я думал, что близок конец. Меня стали еще усиленнее подкармливать.

Самое сильное ощущение голода было перед моим отдыхом, то есть в декабре. Когда перестал работать и писать, стало хуже, росла жадность. Я чувствовал, как сохнут желания и чувства. Снова осложнения: возможен Лидин, может быть, и мамин отъезд. Наконец, смерть Д. И. Это уже незаменимая жертва. Чтобы она не была такой бессмысленной и ужасной, я снова должен начать писать. Но я надеюсь, может, все же Д. И. жив?

["О состояниях души" я закончил в последних числах декабря. В январе, а может, и в феврале 1942 -Т. Н. З. и "Царство". Тогда же "Тайнопись, дважды сокрытая". В апреле или мае - "Формула чего-либо". С 14.III до 6.1V - стационар. Немного поправился, стал ходить. Что писал там (в стационаре), не помню, в записной книжке до 3.V - ничего. В стационар меня привезла Л. на санях. А, кажется, через несколько дней я пешком - трамваи не ходили - пришел к вечеру домой и дома переночевал. Не стационар, а только желание видеть маму дало мне силы.]

3.V. Физиологический период после стационара прошел. Я как-то почувствовал святость пищи, например: грех катать шарики из хлеба. Январь-февраль: умирание, полусмерть, подземные тени, как в аду у Гомера. Категории-соблазны философии - тоже неуловимый мир теней. Царство.

Об ощущении голода. Три периода: нисходящая линия - все чаще непроизвольные мысли о еде, которые трудно подавить. Но до января все же как-то держался. В 10-11 часов вечера мама и Лида ложились спать, а я, выпив несколько чашек кофе, после чего во мне что-то как бы проваливалось, ложился на полчаса-час отдохнуть, а потом писал часов до четырех. Эти четыре часа совершенно не чувствовал голода. В январе падение - плоть победила, но победив, пала - потеряла силу. Это второй период, ощущение голода слабеет, даже не хочется вставать, чтобы поесть, иногда только вдруг отвратительная вспышка жадности, а потом снова безразличие. И в философии какие-то тени, и вдруг подъем - "Царство". [Уже потом мне казалось: если бы не поехал в стационар, может быть, и закончил бы "Царство" и умер. Смысл "Царства" - кеносис - Флп. 4, 12.] Третий период. Ощущения голода при выздоравливании снова возрастают, но их можно подавить настолько, что не чувствуешь голода. Голод в первом периоде - ослабление духа из-за ослабления плоти. Аскетизм - в третьем периоде - подавление плоти. Настоящий аскетизм возможен только тогда, когда поймешь святость пищи, а для этого надо пройти первый и второй периоды. Надо почти умереть физически, чтобы понять, что нет греха в том, чтобы есть, но что лучше - не есть. (Насколько верно это - не знаю, во всяком случае, слишком схематично: сентябрь - декабрь написано очень много - не упадок, а подъем; январь - февраль: "Царство" и, по-видимому, начаты "Соблазны".

По-видимому, и до мая читал снова Евангелие от Ин' Мф' Мк., Лк., потому что следующая запись - Лука. ]

Лк. 4, 4-12. Дьяволу передана власть над всеми царствами. - Кесарю кесарево - высокое у людей мерзость перед Богом. Христос говорил, как власть имущий. Он говорит: Ему одному служи, а кесарю - работай. Можно работать в Госиздате, а служить Ему одному.

18.V. На подоконнике против заколоченной квартиры Д. И. Подоконник против заколоченной квартиры, и все, что с ней связано, - целый мир: распадение, разрушение, обнажение - тела, чувств, мира. Помоги, Господи.

19.V. Лк. 11,24-26.

За эти четыре месяца что-то вышло из меня, из всех нас, С. Н. права и теперь, когда дом выметен и убран, возвращается. "И бывает для человека того последнее хуже первого". Вышла некоторая конкретность, конкретность связи людей; мы заглянули по ту сторону жизни и, вернувшись в эту, не можем забыть ту, тени с того света уже здесь. Помоги, Господи.

15.VI. Закончил дневник, доведенный до этой записной книжки. Он все же неприятен (кроме конца), как и первый, который, может, еще неприятнее. Но в этой записной книжке, кажется, нет этой неприятности. Потому что вернулись вестники. Вернулся Бог.

19.VI. Лк, 11,8,- неотступность. Д. И. говорил об одержимости. Это было у меня с начала войны до января 1942 года. А сейчас - неотступность.

Лк. 12, 21. "...кто собирает сокровища для себя, а не в Бога, богатеет".

Лк. 12, 35. "Да будут чресла ваши препоясаны и светильники горящи".

Лк. 12, 37. "Блаженны рабы те, которых господин, пришедши, найдет бодрствующими".

27.VI Вот чресла уже препоясаны. Мы эвакуируемся. Вышло это совсем неожиданно. Т. осталась. Я должен был уехать - мама, Лида. А уезжать не хотел не только из-за Т.

Лк. 12, 49. "Огонь пришел Я низвесть на землю: и как желал бы, чтобы он уже возгорелся. Крещением должен Я креститься: и как Я томлюсь, пока сие совершится". Вот почему не хочу уезжать из Ленинграда.