АЛЛА ВАХОВСКАЯ

 

Поэтические вариации христианских мотивов в лирике Владимира Набокова и

Бориса Поплавского.

 

Младшее поколение 1-й волны русских эмигрантов - т.н. поколение "детей", - к которому принадлежали данные поэты, проявляло серьезный интерес к религии, в частности, к христианству, пытаясь по-своему его переосмыслить. В юности потерявшие Родину и испытавшие всю тяжесть судьбы изгнанников, они винили в трагедии 17-го года своих отцов и не хотели следовать их идеалам. В оценке Бориса Поплавского и его друзей (Александра Гингера, Николая Татищева, др.), именно православие явилось виной слабости старшего поколения.

Добротолюбье  -  полевой устав
Известен нам. Но в караульной службе
Стояли мы, и ан легли, устав.
Нас выдало врагам безумье дружбы 

-пишет Поплавский в 1925 году в стихотворении "Армейские стансы". Религиозный поиск молодого поколения эмигрантов приобретает новое направление. Если, при учете всех погрешностей и ошибок по отношению к каноническому христианству, отправной точкой для старших философов и писателей-эмигрантов было все же православие (для С.Булгакова - исключая его софиологические заблуждения; Н.Бердяева, Л.Карсавина, Е.Трубецкого; Д.Мережковского, особенно для И.Шмелева и Б.Зайцева), - то "дети" находят свои духовные идеалы далеко за пределами исконной веры "отцов". Александр Гингер становится убежденным буддистом, Гайто Газданов вступает в масонскую организацию, сам Поплавский становится искренним поклонником теософии. Старшие современники называли "детей" - "незамеченным поколением". Сверстникам Поплавского было трудно напечататься, они испытывали муки творческого одиночества, не имея читателя, обращаясь в пустоту. Совсем иначе обстоит дело сейчас, здесь, у нас в России. Книги Набокова, Поплавского, Газданова пользуются необычайным спросом в среде современной русской интеллигенции. Думается, настала насущная необходимость разобраться в том, какие же идеи лежали в основе творчества этих, безусловно, талантливых поэтов и писателей. Тем более, что в современном литературоведении существует тенденция замалчивания некоторых сторон их убеждений. А иногда Поплавского, например, называют православным писателем и поэтом. Цель данного доклада отнюдь не в том, чтобы вынести безжалостный приговор тем, кого и без того заставили страдать обстоятельства эмигрантской жизни и их собственные духовные заблуждения. Но осознавать нехристианскую природу христианских образов в их произведениях, думается, необходимо.

Мой бедный друг, живи на четверть жизни.
Достаточно и четверти надежд. 
За преступленье четверть укоризны
И четверть страха пред закрытьем вежд.
 
Я так хочу, я произвольно счастлив,
Я произвольно черный свет во мгле,
Отказываюсь от всякого участья
Отказываюсь жить на сей земле   - 

говорит лирический герой стихотворения Поплавского "Дождь" (1925 - 1929).

Совсем по - иному - в радостном приветствии жизни - предстает герой - поэт в стихотворении В.Набокова "Жизнь":

Шла мимо жизнь, но ни лохмотий,
ни ран ее, ни пыльных ног
не видел я... Как бы в дремоте,
как бы сквозь душу звездной ночи, - 
одно я только видеть мог:
ее ликующие очи
и губы, шепчущие: Бог!

Эти стихотворения представляют два полярных взгляда на жизнь. В первом - полное ее отвержение из буддийской боязни следующего воплощения, которое обречет на новые муки. Во втором - благословение жизни как Божьего дара. Но принимается лишь светлая часть ее - трагизм отвергает лирический герой Набокова. Такое "розовое мировосприятие" было присуще раннему Набокову - Сирину, поэту.

В лирике Поплавского и Набокова мы, может быть, не найдем схожего взгляда на мир. Тем более интересным представляется сопоставить поэтические вариации христианских образов и мотивов обоими.

Несомненно, столь разное мироощущение обоих поэтов определила тяжкая судьба изгнанников. Для Поплавского следствием становится ярко выраженный трагический взгляд на мир:

Как мы измучены и хорошо бывает,
Забыв дела, бессмысленно читать...
Покинув жизнь, я возвратился в счастье
Играть и спать, судьбы не замечать .
("Шары стучали на зеленом поле..." - 1932)

Лирический герой Набокова, наоборот, нашел иной путь. Трагическое прошлое он "выслал" за пределы сегодняшнего сознания, изгнал из памяти:

это больно, и это не нужно... 

 (Романс - 1920) . В стихотворении "Детство" (1918) Набоков укажет еще иные истоки односторонне - светлого взгляда на мир своего лирического героя:

и после, может быть, потомок любопытный,
стихи безбурные внимательно прочтя,
вздохнет, подумает: он сердцем был дитя.  

Набоков отрицал взгляд на мир сквозь призму придуманных кем- то до него идей и неоднократно прокламировал свою независимость от всевозможных течений, школ и группировок. Такой творческий "аристократизм" уберег его от приятия модных в то время религиозно-философских трактовок, когда каждый на свой лад перекраивал Библию. Собственное - "наивное" - христианство, конечно, не избавило Набокова от ошибок. И все же оно окрасило его раннюю лирику в неповторимые светлые тона, наполнило ее любовной благодарностью творения к Творцу.

Теософские пристрастия Поплавского, напротив, сделали в его поэзии ведущим мотив "небытия в жизни", поселили в сознании его лирического героя мысль о неизбежности воздаяния - кармы, - и, как следствие, - тяготение к смерти.

Счастье, для героя Поплавского, - в "очищении от всякой надежды" . В лирике Набокова устойчивое звучание приобрело именно чаяние о будущем соединении с Родиной, да и тема загробной жизни всегда сливается у него с надеждой на Божью милость.

Ведущим почти во всех сборниках Поплавского оказывается мотив "небытия в жизни". Мы встречаемся с ним вплоть до последнего года жизни поэта ( 1935 ), хотя 1932 год и представлял собой попытку примирения с христианством (образ же самого Христа всегда был дорог поэту). Мотив неприятия жизни воплощен многосторонне. Возникший в стихотворении "В венке из воска" (1924) метафорический образ - "овца души" , которая тяготится миром, - "расшифровывается" более поздней лирикой.

Оставляю этот мир жестоким,
Ярким, жадным, грубым, остальным. 

(Il Neige sur la ville - 1931) Нежелание жить - это не прихоть героя. В основе этого - указание свыше, с небес. Для лирического героя Поплавского это - религиозная истина:

Небо шепчет: забудь о погоне,
Ляг у насыпи низкой в кусты...
Отдаляйся. Молчи о грядущем... 

Жизнь "на четверть жизни" - как предрекает вера героя - обещает в дальнейшем обретение "священного покоя" .

Счастлив тот, кто к жизни не вернется, - прокламируется буддийский постулат в стихотворении 1931 г. "Над пустой рекой за поворотом..." . То же буддийское озвучание приобретает и тема смерти. Лирический герой не желает продолжения мук памяти за гробом:

Темнота постели и могилы,
Холод - утешение царей 

("Позднею порою грохот утихает..." - 1931).

Иным, радостным настроением проникнуты размышления о жизни и смерти в ранней лирике Набокова. В стихотворении "Пир" (1921), написанном на сюжет евангельской притчи, поэт дает ей свою трактовку. По его мнению, пир и званые на него - это не прообраз Спасения и Спасшихся. Пиром является земное существование человека, мир - Божье творение. А лирический герой - тот гость в Божьем чертоге, который сумел оценить гостеприимство Хозяина:

Порою хмурится сосед мой неразумный,
а я - я радуюсь всему. 

Акцентирование трагических сторон в искусстве отвергает ранний Набоков. Именно отсюда его неприятие миропонимания Достоевского, которое кажется поэту нарушением Божьего Завета (стихотворения "Достоевский" - 1919, "На годовщину смерти Достоевского" - 1921). Христианской формуле "грех уныния" Набоков придает глобальное значение, исключая из своей лирики, вместе с темой уныния и тему сострадания мучениям ближнего. Вера набоковского лирического героя состоит в том, что предназначение человека - не останавливаться на темных сторонах жизни, не замечать вообще ущербность мира здешнего, - а "искать Творца в творенье" . В стихотворении "Жемчуг" (1923) лирический герой - ныряльщик за жемчугом; он из под толщи вод внемлет "шелковому звуку/ уносящейся ... ладьи" Пославшего его. По Набокову, Сам Господь оставил человеку Завет не замечать трагических диссонансов земного существования. Отвергающую оценку трагическому слышим в стихотворении "Достоевский" (1919):

подумал Бог: ужель возможно,
что все дарованное Мной
так страшно было бы и сложно? 

Герой Набокова так формулирует свою веру:

Люблю зверей, деревья, Бога,
и в полдень луч, и в полночь тьму. 

Создание Божие - мир - в его первых поэтических сборниках "Горний путь" (1923) и "Гроздь" (1923) наделен отблесками райской красоты. Облака видятся поэту "райским сахаром на блюдце блестящем" ("Знаешь веру мою?" - 1921); космос - Божье творение - приоткрывает перед человеком райскую гармонию: "Ночь, ты развертываешь рай / над темным миром..." (Ночь - 1921). Весь земной мир предстает как храм, где "солнце пламенное - Бог; / месяц ласковый - Сын Божий; / звезды малые во мгле - Божьи детки на земле" (Храм - 1921). В таком контексте христианские образы окрашиваются в пантеистические тона. Но, к чести поэта, следует отметить, что творение все же никогда не заслоняет для него Самого Творца, а наоборот - выявляет красоту демиургического подвига.

Образ прекрасного Мира - Храма очень устойчив в ранней лирике Набокова. Молится не только человек. В торжественной службе участвуют и все неразумные создания - животные, цветы, др. "Молится неистово кузнечик" в стихотворении "Был крупный дождь. Лазурь и шире и живей..." (1921); "молятся луга", облака над миром "роняют слезы Рая" ("Облака" - 1921); святые таинства творят "бледные крестики тихой сирени" ("На сельском кладбище"), отпевая на кладбищах умерших.

В приятии мира лирический герой - поэт подчеркивает любовь к явленной красоте плоти. В стихотворении "Ты все глядишь из тучи темно - сизой..." (1923) он представляет себе саму Матерь Божию. Эстетическая сторона образа ближе к западному средневековому мистическому миросозерцанию , где поклонение Богородице было наделено эротическими оттенками. Такой эротической "огранкой" образа Набоков подчеркивает любовь к земному началу жизни (в противовес чисто - духовному отношению к миру):

и все ищу в изгибах смутной ризы
изгиб живой колена иль плеча... 

Не только творение поет гимн Создателю, но и Он благословляет земную жизнь у Набокова. Не случайно в стихотворении "Мы столпились в туманной церковенке..." настоящая церковная служба вдруг претерпевает по воле автора преображение. "Весна милосердная" вошла "тенью лазоревой" - и уже на иконе сливаются воедино Лик Богоматери и лик весны:

и, расставя ладони лучистые, 
окруженная сумраком радостным,
на иконе Весна улыбается 

При всей утверждаемой чуждости идеям предшественников, мы вдруг встречаем в образе Весны - Богоматери у Набокова софиологическую деформацию в духе идей Вл.Соловьева, С.Булгакова .

Односторонне - светлое, так называемое "розовое" восприятие земного бытия приводит Набокова - лирика к полному игнорированию темы воздаяния за грехи. У его героя не возникает и тени сомнения, что ему место в Раю. О существовании Ада он просто не вспоминает. Рай же ассоциируется у него с моментами высшего ощущения счастья на Земле. Рай небесный, для лирического героя, - повторение земного цветения жизни. В нем отразится чистота мира. В стихотворении "Крым" (1920) лирический герой надеется в Раю увидеть прелесть Бахчисарая:

и буду я в Раю Небесном,
он чем - то издавна известным
повеет, верно, на меня... 

В других стихотворениях героев ждет в Небесном Раю привычная обстановка: погибшие матросы оказываются в родном портовом городе (Воскрешение мертвых - 1925); сам герой - поэт и в небесной обители хочет видеть "на столе открытую тетрадь" (В Раю - 1920). И все же в ранней лирике Набокова более сильны жизнеутверждающие мотивы и боязнь загробной жизни, даже райской:

Вдохновенье я вспомню, и ангелам бледным
я скажу: отпустите меня! 
("Эту жизнь я люблю исступленной любовью..." - 1919)

Иную деформацию претерпевает тема жизни и смерти у Поплавского. Будучи пылким последователем теософии, он не видел противоречия в том, чтобы одновременно избрать и путь святого, мученика, христианского аскета. Эта тема часто звучит в его дневниках. Не смирением освящен этот путь. Автор дневников будто "вымеряет", сколько ему "Бог уже стоил", сколького он "уже лишился из-за Бога". Его этическая система лежит в русле гностических выводов, а также идей немецких философов-идеалистов - Шеллинга, Шопенгауэра, и особенно Ницше.

Неразличение добра и зла логически обосновывает Поплавский: "И зло и добро, отдельно выпущенные на свободу, погубили бы мир". Увлекшись в 1932 году учением Ницше, поэт отвергает дорогой ему ранее образ "страдающего Бога" - "значит, и на небе страдание". Такие мысли приводят Бориса Поплавского к еще более страшной бездне: "Я понял свою люциферическую природу", - он воспринимает ее как данную свыше, самим Господом. А отступление от нее теперь расценивает, как выход из под Божьей воли.

В поэзии теософские пристрастия Поплавского изливаются в образ "жизни - сна". Этот сон всеобъемлющ, так как все творение вообще, якобы, есть лишь сон Божества: "жизнь, что Бога кроткая мечта" (Пейзаж Ада - 1926); "все только вьюга золотой свободы / Лучам зари приснившаяся боль" ("Как холодно. Молчит душа пустая..." - 1932).

Тему земного бытия сопровождает устойчивый мотив необходимости уйти от жизни при жизни, еще более заветная мечта героя - "погибнуть" вовсе: "Танцуя, мы о гибели мечтали..." ("Вращалась ночь вокруг трубы оркестра...", б.г.). Стремление "перестать быть" ("Снег идет над голой эспланадой..." - 1931) глобально и распространяется даже на мысли о загробной жизни:

Ведь исчезает человек бесследней,
Чем лицедей с божественным лицом.  
(В венке из воска - 1924) 

Думается, из этих истоков преобладание апокалиптических образов, которые толкуются не как предостережение ущербному миру ( с чем мы встречались в лирике предшественников и кумиров Поплавского - В.Брюсова и А.Блока, особенно в "урбанистических" циклах). У Поплавского звучит восторг конца. Им наполнено преобладающее большинство стихотворений первого сборника "Флаги" (1936), а циклы - "Снежный час" (издан после смерти поэта, в 1936 г.) и "В венке из воска" (1936) - уже в своих названиях символически заключают тему Конца. Лирический герой так передает чувства своего поколения:

В тот вечер, в тот вечер описанный в книгах
Нам было не страшно галдеть на ветру... 
(Весна в Аду" - б.г.) 

Та же тема "пира во время чумы" продолжена в стихотворении "Последний парад" (1927) и многих других.

В бытии герой видит осуществление лишь одной меры справедливости - "добро во зле" (Артуру Рэмбо - 1926 - 1927). Тот же мотив - в стихотворениях "Черная мадонна" (1927), "Детство Гамлета" (1929). В последнем чудовищно деформируется образ Божий. В нем сливаются (как в Андрогине) Господь и Люцифер:

Светлый дракон их о Боге учил на горе... 

Именно таково Божество в "Тайной доктрине" Е.П.Блаватской.

Из мотива "добра во зле" рождается притягательность для лирического героя всех персонажей мирового искусства, которые нарушили Божью заповедь и возлюбили человека более Господа ( Лаура - "навсегда прелестна и ужасна"; Прекрасная Елена - "королева ужасов" - "Показалась нам спокойно спящей / Пеною на золотых волнах..." (DIABOLIQUE - 1927). Данные оценки образов Дантова "Ада" - в русле идей "нравственного эстетизма", столь модных в литературе Серебряного Века.

Поплавскому, как и многим поэтам - предшественникам, присуще восприятие Люцифера как Спасителя, давшего человеку знание, искусства, любовь. (Мнение, безусловно, неправославное, более того, нехристианское, о чем подробно говорит Андрей Кураев в книге "Сатанизм для интеллигенции"). Но именно это убеждение в наибольшей мере определило мироощущение Поплавского. (Не случайно свой роман он назвал "Аполлон Безобразов" - явно из "люциферических" истоков возникает это имя). Отсюда - зловещая трансформация евангельских образов. Образ Михаила Архангела, когда - то изгнавшего Сатану из Божьих Пределов, наделен холодными, нечеловеческими чертами равнодушного убийцы:

И не раздавит розовым авто
Шофер - Архангел гада равнодушно. 
(Сентиментальная демонология - 1926).

Даже образ Христа искажен. Христос предстает не в силе и славе, не в могуществе прощать. Он сам бесправен перед волей судьбы. Христианство Поплавского насквозь кармично, поражено теософской болезнью. Лирический герой стихотворения "На желтом небе аккуратной тушью..." (б.г.) так обращается ко Христу:

Не верю я себе, Тебе, но знаю,
Но вижу, как бесправны я и Ты...

Вообще, тема безжалостной кармы звучит во множестве стихотворений поэта: "Поля без возврата. Большая дорога..." - 1931 - 1934, "Вечер сияет. Прошли дожди..." - 1931, "На мраморе, среди зеленых вод..." - б.г., "Лицо судьбы доподлинно светло..." - б.г., др.

Отношение ко Христу самого поэта, выразившееся в дневниках, не полностью вошло в его лирику. Здесь отсутствует мотив отречения от "страдающего Бога". А вот упрек Спасителю за допущение воздаяния, за существование Ада очень силен в лирике последних лет:

"Как Ты смел", былинка говорит,
"Как Ты мог", волна шумит из мрака
"Нас вдали от сада Гесперид
Вызвать быть для гибели и мрака..." . 

По собственному признанию Поплавского в дневниках 1934 г., в этот период он впервые по - настоящему приблизился к истинной христианской вере, к осознанию страха Божия. Именно из него вырастают, как ни странно, богоборческие мотивы в поздней лирике. Ими наполнены стихотворения: "В кафе стучат шары. Над мокрой мостовой..." - 1932, "Все спокойно раннею весною...", "Темен воздух, в небе розы реют...", "Мать без края: быть или не быть..." - 1935, "Рождество расцветает. Река наводняет предместья..." - 1930 - 1931, др. Страх без смирения и без надежды на силу Божией милости неминуемо порождает бунт слабой человеческой природы, которая сама, своими силами не в силах Спастись. Подтверждаются слова преп. Исаака Сирина: "Не называй Бога справедливым, ибо если Бог справедлив, то я погиб. Христианство - это путь любви, которая выше закона. Бог может прощать там, где карма должна казнить".

По - иному предстают эти мотивы в ранней поэзии Набокова. Ангелы постоянно таинственно соседствуют с человеком, в готовности прийти ему на помощь, если надо - грозными знаками ("Господства" - 1918), или ласковой поддержкой ("Мерцательные тикают пружинки..." - 1920, "Волчонок" - 1922).

Серафим, охраняющий Гроздь - Мир, подаренную Богом человеку, скрывается в саду - "лилейно - белым", павлиньим оперением. Ранее, в стихотворении "На смерть Блока" встречался образ "Серафимы как павлины". Думается, не случаен и псевдоним юного Набокова - Сирин. В поэме "Слава" автор намеренно останавливает внимание читателя на своем вымышленном "птичьем" облике:

я божком себя вижу, 
волшебником с птичьей головой, в изумрудных перчатках, 
в чулках из лазурных чешуй 
Прохожу. 

Перечтите и остановитесь на этих строках. Несомненно, в образе Сирина автор пытался в фольклорных наивных традициях переосмыслить фигуру ангельского чина. Это не было самовозвеличиванием. Это было прокламированием своей поэтической концепции - воспеть Божественную красоту земного, по - своему участвовать в возделывании сада. Сирин - одновременно приобретает значение виноградаря в Божьих угодьях. Поэзия как ответный дар благодарности Господу озвучена во многих стихотворениях Набокова: "Катится небо, дыша и блистая..." (1919), Каштаны - (1920), "Туман ночного сна, налет истомы пыльной...", др. Есть и другая деталь (в традициях народного православия) в облике поэта у Набокова. Поэт - "юродивый", стоящий у паперти храма мира.

В более поздней лирике "детская вера", "розовое мировосприятие" приведет поэта к полному разочарованию в ущербном мире, с которым ему все же придется столкнуться лицом к лицу. Не осуществится так долго жданная встреча поэта с Россией, произойдет следующая за событиями 1917 года катастрофа - воцарение фашизма и Вторая Мировая война... И "розовые очки" расколются. Поэт придет к полному атеизму.

Печальны духовные итоги обоих: "люциферическая" пора венчает жизненный путь не смирившегося перед Создателем Бориса Поплавского, отвергнувшего Божью Благодать. Атеизм подстерегал Набокова, отвернувшегося от трагических знаков ущербного мира.