ПЕРЕЧЕНЬ СТИХОВ. КОММЕНТАРИИ



	* * *

Бумажный городок. Окошечки из кальки.
Картонная стена газетного кремля.
А в небе - золотым - горит фольга медальки
За честные труды у верного руля.

Кремлевский истукан на ножках-деревяшках
Привольно и кругло за дело говорит
Но на его груди коричневые бляшки
Дымятся и растут. Он скоро прогорит.

А короли стихий, трезвеющие маги,
В унынии творят безбрежную фигню... 
Здесь деньги и стихи вверяются бумаге,
Бумага терпит все, но тянется к огню.

О Делия, не зря, не зря нам вечно снится
Покинутый альков, погасший аналой.
Перебежав любви запретные страницы
Укроемся от бед оберточной землей.

Мы сгинем ни за грош, мы сгинем за спасибо
Под толщей ДСП любовь свою зарыв.
О Делия, гляди, душа светлей на сгибах.
Гляди меня на свет и пробуй на разрыв.

Гляди меня на свет полночного светила,
Бросай меня во тьму, наскучив и устав.
Мы сгинем - не помрем, разлука не могила,
Разлука ничего не ставит на места.

Над пыльным городком желтеет и томится,
Мохрится по краям бумажная луна.
О Делия, прощай, у нас одна столица,
У нас одна судьба и смерть у нас одна.

1990



	* * *

Неприкаянными сугробами
Городские снега легли.
Непонятный налет на обуви,
Говорят это соль земли.

Говорят, что над Южным полюсом
Расползается гамма-тень.
Говорят, что потуги вольности
Увенчает егорьев день.

Мы с готовностью эти сведенья
Помещаем в свои умы.
Может статься, зима - последняя,
И не будет уже зимы.

Но пока еще стекловатою
Не скудеет зимы сума,
И от всех новостей захватанных 
Не торопимся мы - с ума.

Неподъемными льдами-глыбами
Намерзает тщета сует.
Нормированными флюидами
Поступает холодный свет - 

Не расщедрится, не разбрезжится,
Переносчик пайковых ватт.
Говорят, что весна задержится.
Ну да мало что говорят.

1988



	* * *

Подставляй, командир, я налью тебе
За знакомство. 
	Ну, будь. Не болей...
Я работаю сам на компьютере,
Получаю сто двадцать рублей.

Сыт по горло я разными байками
Как кусок ухватить пожирней.
Но пойми, не гонюсь я за бабками - 
Мне моральная прибыль важней.

Мне духовных доходов статью терять - 
Хуже, чем по статье залететь.
Потому я тружусь на компьютере
И ничуть не хочу богатеть.

1988



КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Беглый каторжник Айртон по кличке Бен Джойс
Зло творил - как дышал - неустанно.
Он в Сендхорсте пустил паровоз под откос,
Он измучил детей капитана.

Ты спроси как он жил - не жалел никого
Окромя своего карабина.
Не исправит могила такого его
И едва ли научит дубина.

Эх, его бы дубиной...Дитя, удержись.
Он подлец, но и ты не марайся.
Он теперь в одиночку паскудную жизнь
Доживает на острове райском.

И поют ему песни в саду какаду,
Обезьяны приносят бананы
А еще говорят - перед сном по пруду
Его возят на спинке кайманы.

Говорить - говорят, только это навряд,
Мало что там наврут, нарасскажут.
А дубиной его... Ну на мой-то на взгляд -
Не суди и тебя не повяжут.

Никакую беду, никакую вину
Не отмоешь преступною кровью.
А сейчас извини - только вот отхлебну
За твое молодое здоровье...


Нынче Чуркин-разбойник - трясучий старик,
Но знавал и денечки получше.
Он на трактах бомбил мимоезжих барыг,
Он кидал куркулей на толкучках.

И бывало, шептал он купчине-врагу,
Засадив в него нож с проворотом:
Это стало быть, я выхожу душегуб,
Да не жаль мне тебя, живоглота.

А случится -кого-то зазря порешит,
По горячке ль, по пьяни, по дури,
Он тотчас же спешит в монастырь или скит,
Плачет, кается, температурит.

А потом по кружалам, где рвань-шелупонь,
Злачным зельем залечивать жалость.
Эх дитя, ну вложить те дубину в ладонь -
Неужели б ладонь не разжалась.

Что за жизнь у него - то острог, то централ,
В пятой точке застряла дробина.
А под старость и вовсе трясун разобрал -
Разве можно такого дубиной.

Он, конечно, убийца, конечно злодей
И воздастся ему и икнется.
Но дитя, не суди однозначно людей -
Самому залетать не придется...

Ты чуток погоди, я схожу в туалет...


...Так о чем я... не вспомню, ей-богу...
А -
о том, что пророков в отечестве нет,
Вот пороков в отечестве много.

Ну пророки-то ладно, пророки не впрок,
Это факт подтвержденный наукой.
Но тогда непонятно, кто главный порок
И кто служит пороку порукой.

(Мне на днях показали забавный отчет,
Там пороков - ну прям хоть соли их.
Кто же главный ? Одни говорят - Лигачев,
А другие - что нет, Масалиев)

В наше сложное время, скажу не шутя,
В этой всей обстановке тревожной
Совершенно нельзя без дубины, дитя,
А с дубиной - никак невозможно.

И еще что я понял, пока тут ходил,
Ты я думаю спорить не станешь.
Все равно - хоть суди, хоть совсем не суди -
Как тебе суждено, так и сядешь.

Чуркин спит в богадельне, а Айртон в раю,
Ты сомлел да и я засыпаю
Эх ты баю-баю не ложись на краю,
Ничего-то я старый не знаю.

1989



	* * * 

Растекаюсь - 
	мыслию по бреду,
Масляною пленкой по волне.
А грозить надменному соседу 
Нужды нет. 

Заблудился вздох отдохновенный
На обратной стороне груди.
Приходи ко мне, сосед надменный.
Посиди.

1988



	* * *

Коммунист читает Солженицына
У жены отнявши "Новый Мир".
При известной доле очернительства -
Сколько горькой правды, черт возьми.

Автор не согласен с нашим образом...
Но как сильно он - о лагерях !
Коммунист внимательнейшим образом
Нотабене ставит на полях.

За окном рассвет родился тлеющий,
Небосвод разбуженный пятнист.
"Ленину тогда - хоть пару б лет еще..." -
С мукою зевает коммунист.

1989



	* * *

Товарищ, стой. В борьбе за дело
Замри и ляг не шевелясь. 
Лицом к земле.  Пусть вспомнит тело
Нерасторгаемую связь

Бойца и ворона. Конечно, 
Ты не боец. Скорее, так:
Ты - полудохлый ворон здешний
А в прошлом мельник и кулак. 

Ты больше не потянешь лямку,
Довольно баб и барахла.
Но коль в земле продышишь ямку,
То будешь жить. 
	Земля рыхла.

1989



СТИХИ ИЗ ПОВЕСТИ
О ПОТРЕБИТЕЛЯХ СЫРОЙ НЕФТИ (1988)

1.ПИСЬМО НА РОДИНУ 

Что там у Вас нового, Маша,
На вашей незряшной земле?
Прорыт ли туннель под Ла-Маншем,
Далеко ль еще до Кале?

Не врут, что до Теплого Стана
Уже дотянули метро - 
Мне это и ново и странно,
Для вас же, должно быть -  старо.

Подземная тема - не прихоть,
Не брошу ее, не замну.
Не знаю, поймешь меня ты хоть - 
Я сразу здесь понял, что ну....

Ну вот и окончена юность. 
Отныне я к смерти готов.
Доеден питательный гумус,
Пора приниматься за торф.

Я буду спускаться по краю
Тщеты и земной колеи
Пока о гранит не сломаю
Железные зубы мои - 

Всё глубже, беспамятней, ближе,
Пока, перекрывши объем
Последний целебный булыжник 
Не скроется в чреве моем.

Я это пишу задремавши,
Я это пишу не теперь.
Не верь мне, упрямая Маша,
Любимая Маша, не верь!

В дремоте ль, в уме, на бумаге ль
Я бредом извечно гоним.
Здесь нету  гранита. Здесь ягель 
И залежи нефти под ним.

Здесь жизнь моя так, между делом,
Стекает на кончик пера.
С утра мне кричат Para Bellum,
А в полдень - Постой, не пора.

Не пара я миру. Не вечен. 
И мним, как квазар или кварк.
Прости меня, Маша. До встречи
На станции Битцевский Парк.


2.АРИЯ НАЧАЛЬНИКА

Халтурят, пьянствуют, крадут.
Ловчит рука и руку моет.
А я берег нефтепродукт,
Что мне доверен был страною.

	В расцвете сил, во цвете лет
	Меня отбросили в кювет.
	Швырну на стол им партбилет
	И эмигрирую в Кувейт.

Исчадье зла, источник бед - 
Конечно, я. Глаголом жгете.
Для вас чиновник - дармоед.
А как же Пушкин, как же Гете.

	Но мой поступок завершит
	Цепь незаслуженных обид.
	Я объявлю, что я - шиит
	И убегу в Абу-Даби.

Вот там я нужен. Буду им
Писать инструкции, запросы,
Да так, чтоб всякий бедуин 
Ко мне являлся как в Каноссу. 

Пусть в гласность верит размазня,
Пусть береженый бережется,
А я - туда, где ждут меня
Валюта, солнце, многоженство.

Когда же станет наша Русь
Совсем невесть на что похожей - 
Я не вернусь... но обернусь
Своею азиатской рожей.


3.НЕЧАЯННАЯ ВСТРЕЧА

Мы братья верблюдов, мы дети воды.
Мы в правде не ищем оттенков.
Не надо нам места под солнцем, садык,
Ведь есть у нас место под тентом. 

Мы здесь позабыли смешную приязнь
К высоким октановым числам
И прямо из скважины пьем, не кривясь,
Продукт - не крепчайший, но чистый. 

Ведь мы ж не гяуры - искать змеевик,
Потея прилаживать краник...
Ну что же ты встал? Размещайся, старик!
Садись, очарованный странник. 

Как верно заметил писатель Лесков,
В нас нас нет ни придурства ни страха.
И реет над нами средь желтых песков
Зеленое знамя Аллаха.



	* * * 

Над обетованной пустыней
Дрожат миражей муляжи.
Грозят им ногами босыми
Заложники лунной межи.

Их пятки как флаги воздеты
Их скулы как лед сведены.
Суровые парни. Аскеты.
Задолжники желтой луны. 

А я, дорожа медяками, 
Дрожа за любовь и судьбу,
За сердца поделочный камень,
За глупый карбункул в зобу,

За драхмы, динары и сикли
И медные... было уже...
Семит, славянин, селенит ли 
Иду по бескрайней меже.

1989



	* * * 

Гуляй, солдат, покуда пьется.
Терпи, казак, пока живой.
И хрен тому, кто вьется, вьется
Над белобрысой головой.

Последний нонешний денечек
Остатний вышел вечерок.
А поздно ночью, поздно ночью
Приехал черный воронок.

Так вот зачем он, лютый, вился
Все по проулкам да в объезд
И на ухабах бился, бился
И грязь месил и в гору лез.

Уткнись в окно измятой рожей -
Чай, без похмелья задрожишь.
Беги, дурак, беги, раб Божий -
Авось успеешь, добежишь.

1990



	* * * 

Сорок верст  не крюк, 
	сорок дней - не срок,
Сорок градусов - 
	разве жар...
Сорок тысяч вольт  
	между смутных строк -
Кто-то будет их 
	разряжать.

Я не зря боюсь 
	кольцевых дорог,
Лучше уж овраг,
	буерак.
Захлестнет кольцо -
	сорок дней не срок:
Все разряжено. 
	в пух и прах.


Эх наряд подруг 
	да напряг непрух
С самых первых пор 
	и до сих - 
Сорок верст не крюк 
	да сорок бед на круг
Ну не влезают в стих,
	не постиг...

Сорок ковшиков 
	вьюга выпила
И в окно к тебе, 
	как домой.
На окошке том 
	сорок вымпелов
Но один из них - 
	точно мой.


А на нем девиз 
	с монограммою 
А вокруг него 
	легкий чад:
Смутных строк моих
	между рамами
Винтокрылая 
	саранча.

1989



	СТОРОЖ

Я Дубов я Грибов я Вася Шишков
Я узник привольных раздолий.
Я мастер по части печальных стишков
И проникновенных застолий.

О как я люблю уходя уходить
И дверью не хлопнуть но щелкнуть.
О как я кого-то люблю полюбить
И щеку душистую чмокнуть.

Я Жданов я Гробов я черный песок
Просеянный с райского пляжа.
Я выкриком "Слушай" досрочно присох
К гортани сомлевшего стража

Которому снятся блатные божки
Среди расписных колотушек.
Он жрал порошки и лакал посошки
А нынче съезжает с катушек.

Когда ж он верней и надежней уснет
И скатится лужу папаха
Хирург полостной пластанет-полоснет
В два маха - от уха до паха.

Помедлит чуток - ай, красна полоса...
Развалит и ахнет: гляди-ка !..
О, Боже, чисты ли твои небеса
Черна ли твоя голубика.

Лети голубица с недвижной груди
В которой лишь хлам и досада.
Лети голубица, лети и гряди
А я полежу да и сяду.

Сижу, победивший похмельную дрожь
На лавке в кладовке-подсобке
Мешаю еврейский надрывный галдеж
И русские пьяные сопли.

Японский посланник мне шепчет: "Банзай.
Наш бог за тебя, это точно"
А жлоб-землячок мне шипит: "Не базлай,
И так тут без вашего тошно"

Еще - вопрошают большие умы:
"По ком ты тут плачешь - по бабе ?"
А новенький год, выезжая из тьмы
Меня подминает под бампер.

Во тьме подколодной под левым соском
Болит - не от водки и секса.
То новенький гад обвивает клубком
Мое оглашенное сердце.

1989



	* * *
 
Глеб Жеглов и Володя Шарапов
Третий день в шифоньере сидят.
Обезвредить живым или мертвым
Пресловутого Фокса хотят.

Три погибели это немного
Если ждешь ты в засаде засев
И под сладкий дымок "Беломора"
И негромкий жегловский напев

Размечтался Володя Шарапов
Упразднить холостую графу.
Жизнь у Верки-модистки не сахар
А особенно если в шкафу.

1990



	* * *

"Всё - твердили мне - хуже час от часу"
Я не верил. И вот проняло.
Я напился вчера в одиночестве
А когда-то считал - западло.

Пил, ругал распоследними суками
Слишком многих. Потом осовел.
А чуть свет я проснулся от сухости
И стрельбы разрывной в голове.

Я шепчу "Поделом тебе, так тебе"
Растирая височную кость.
Раскричались в саду птеродактили -
Не на сытый желудок небось.

В это знобкое хмурое времечко
В предрассветном похмельном бреду
По следам гениального Венички
Я - деляга и дрянь - не пойду.

Что зря спрашивать херес ли вымя ли -
Там и вилок уже не дают.
Динозавры от ужаса вымерли,
Скоро мамонтов всех перебьют.

Ледники надвигаются с севера,
Из морей вылезает планктон.
И - циклоны, и - оползни с селями -
Весь букет... или только бутон...

Ну а в небе то блики то сполохи,
То лиловая вспыхнет заря,
То проедут на облаке олухи
Своего прославляя царя.

Я лежу весь как был нераздемшися,
Я гляжу на лиловый восток.
"Ничего..." - говорю - "Мы продержимся..." -
Сам себе говорю в потолок.

Всходит солнце, кривится и курвится
И трещит и трепещет как стяг.
Птеродактили квохчут как курицы,
Разбираются в чьих-то костях.

Вот и мне разобраться б, помучаться -
"Хуже", "хуже" - тут что-то не так,
Но закон отрицания учит нас:
Хуже худшего - это ништяк -

Но с похмелья мой ум - не досада ли -
На такой неспособен подъем.
Птеродактили бродят по саду и
Как цыплята пищат о своем.

1990



СТИХИ НА 25 ФЕВРАЛЯ 1990 ГОДА

Граждане, забудемте про частности,
Нечего дурить и ерундить.
Комитет-угрозы-безопасности
Вас уполномочен упредить.

Как всегда надеяться на лучшее -
Рады бы, но факты не дают.
Если к танкам подвезут горючее -
Может быть, кого и не убьют.

Экстремисты вкупе с экстрасенсами
Совершать хотят переворот.
Вот вам достижение консенсуса,
Вот вам укрепление свобод.

В этой накаленной ситуации
Если кто-то вдруг из вас еврей -
Наш ему совет: не грех заняться бы
Укрепленьем собственных дверей.

По карнизам прыгают воробушки,
Рыбки в море ходят голышом...
Если кто нюхнуть захочет кровушки -
Ради бога, митинг разрешен...

1990



	* * *

Чем меньше фарта в игре
	тем рука легче.
Знай, тяни по одной
	и - не тяни, открывай,
Всего-то... А думать поздно,
	незачем да и нечем -
Давно и уже безвозвратно
	проиграна голова.

Но сердца и живота
	что же врать - жалко.
Да только такая пьянка
	пошла - аж небо гудит,
А в сердце полно вранья
	как в исповеди Жан-Жака
А живота на Руси
	давно никто не щадит.

Шагреневый ком судьбы
	что ни день - глаже
И завтра как ни крути
	настанет полный ажур
Но я еще погляжу
	как карта ляжет
Хоть нечего и глядеть -
	все ж таки погляжу.

Горячий ветер пустынь
	ворошит звезды
И верхи пирамид
	скребет железной метлой.
Суровою нитью вечности
	прошит воздух
А горло мое проколото
	его иглой.

Но коли пьянка пришла
	в наш чертог бражный
От чаши не откажусь
	и обругаю снедь.
Проиграна жизнь моя,
	не совру - страшно.
Проиграна жизнь моя,
	осталось сыграть на смерть.

Что , брезжит утро уже
	иль петух - брешет ?..
Но прежде чем все сойдется
	к одиннадцати - тузом,
Пока заведут мотор
	и кол затешут
Пускай хоть пару минут
	мне снится что это сон.

1990



	* * * 

Как по полю сухому
	сухая катилась душа,
Да шуршала солома
	       покровы души шелуша,
Да - вдали незаметен - 
	       состав бесконечный гремел,
Да постанывал ветер 
	       и душу хлестал как умел.

Небеса усыхали 
	       на солнце сверкая бедой.
На стыках громыхали 
	       цистерны с сухою водой.
А душа убегала 
	       не видя пути из-за шор,
А душа не гадала - 
	       чего у нее за душой...

У подножья обрыва 
	       сухая клубится труха,
То не дивное диво- 
	       разбившихся душ вороха.
Им бессмертье досталось
	       за коим шагнуть довелось
Не в божественный хаос
	       а в суетный злобный хаос.

У подножья - ручью-то 
	       с чего бы в суши в тиши...
То не чудное чудо - 
	       то слезы погибшей души.
Ручеек иссякает,
	       все ближе его берега.
Не узнала сухая
	       чего за душой берегла,

Сколько влаги горчайшей 
	       которую время струит 
Из расколотой чаши 
	       в бездонный кувшин данаид,
Из горящего "Помню" 
	       в сыпучее "Нет... не со мной..."
А на поле сухом 
	       ни единой души,
		 ни одной.

1990



	* * *

Мы не те - понимаешь, не те.
Оттого-то и бродим кругами -
Этот путь никуда в темноте,
Эта вечная хлябь под ногами.

И в печальном ли образе мы
Иль простужены просто, продуты...
В этом городе нету зимы.
В этом городе нету продуктов.

И под талым январским дождем
Не таясь, не чинясь и не медля -
Мы не те - мы кругами идем -
И круги превращаются в петли.

Даже если идти по прямой
В этом городе нашего детства
Не доищешься снега зимой.
В этом городе некуда деться...

И в каком-то нескромном углу
Мы на диск золотого загула
Опускаем все ту же иглу
Чтобы снова она соскользнула -

Лишь бы мстительный искус не жег
Да не вспомнили б ветры о розе...
Но однажды посыплет снежок,
Распогодится и подморозит

И тогда -
	ты была... не была...
Вниз - по наледи, улицей зыбкой
Покачусь, поскольжу как игла
Никакой не являя музыки.

Ярче савана выбелен наст.
Я никто. Я сосед. Я прохожий.
И не след нам. И мы не для нас.
И не те мы. Но кто же, но кто же...

1990



	A RAIN MAN

Первый гром прокатился дырявым ведром
Вниз по лестнице, вверх по перилам.
Первый снег объявился незваным добром
Да осел гостевою периной

На ступенях, на люстрах, под пятым ребром.
Я устал, но меня не сморило.
"Кто играет на первом и кто на втором, -
Бормочу я, - скажи мне, Марина..."

Телефонные шорохи. Мягкий отказ.
(Ты ответишь: "Я даже не знаю")
Телефонное время уходит от нас
Октябрю салютуя и маю.

И лиловая дрожь телефонной искры -
Как последней салютинки отсвет.
Три минуты осталось до телеигры,
Ничего не останется - после.

Вот и пряное солнце с высоких верхов
Важно жалует ласковым жалом.
Вот и первых грехов до вторых петухов
Выше белого дня набежало.

Набежало нависло туманной горой,
Заглядело темно и жестоко
Замечтав и замыслив на первый-второй
Рассчитать мановение ока,

Сердца бой и гортани священную дрожь
И блаженную тайну икоты,
Неба пару овчинок и пару рогож
Рукотворной но вечной работы.

Голубы зеленя. Заскорузла земля.
Скачут сани. Летают телеги.
Первым настом хрустят молодые поля.
Первым дустом оделись побеги.

В этой смене сумятиц и сутолке чувств
Наскочу на засаду-надсаду.
Разлечусь, развинчусь, вниз и вверх прокачусь
И на лестничной клетке осяду.

Я на лестничной клетке под пятым ребром
Отбиваю глухие удары.
Я отбил себе горло тупым топором
И хлебнул твоего солнцедара.

И - от светлого хмеля горяч и хорош -
Обожжен твоей солнечной кожей -
Отбываю, сомлев на одной из рогож
И прикрывшись другою рогожей.

И мне снится в пути, что себя истребя
Все равно я тебя повторяю
И на первом целую, целую тебя,
На втором я теряю, теряю.

Я теряю вслепую, не видя причин
И бессмысленно шарю руками
Там, где небо разъято на пару овчин
И в разрыве - лиловое пламя...

Не терзать мне гортань бородатым пером,
Не плясать на обломках империй.
Это ты - номер первый. А я - на втором,
Мне уже не вернуться на первый.

Вот и тело усталое телеигра
Уловляет условной ловитвой
А какая колючая нынче жара
А морозец какой ядовитый !

1990



	* * *

Зачем... ты же видишь, я тихо иду.
Я тихо... я молча... Не надо...
Когда мне невмочь пересилить беду
Я смертную чую прохладу.

Знакомое дело... А так вот и жил
Ступая далече... далече...
Я песни последней еще не сложил
Но разве от этого легче.

Не верьте пехоте когда она прет
И снежную ширь раздирает.
Она бессловесно уходит под лед
Она хорошо умирает.

По лезвию боли в кипящую тьму
Стекает дар речи... дар речи
А волны бегут от винта за корму...
Во тьму где наш путь не отмечен.

Так вот что таилось на светлом челе
Так вот что я ветру провою...
Уже - как поземка по стылой земле -
Летит над моей головою

Вся в белом - из роз и мятелей - венце
Лет пламенных нищая стая
И дразнит крылом. Я уже на крыльце
И прах моих ног отрясаю.

1990



	* * *

В чужом бору похмелье
Пустые стремена
Да черное веселье
Да полная луна

Да брошенная ноша
Под сосенкой кривой
Да неживая лошадь
Мотает головой.

Пройти, ступая тяжко
Бескрайнюю гряду
Умыть совиной бражкой
Падучую звезду

И углубиться в чащу
И под сырым кустом
Прикинуться дрожащим
Осиновым листом.

1990



	* * *

Дрожащий осиновый лист на ветру
В чужом бору
На волглых иглах
Всю ночь трясся да мок
Мечтая
Из этих - гиблых
Сняться в какие иные места
Где все так
Но хоть чуть посуше
Где тоже все невтерпеж,
Но хоть даст Бог не помрешь
До первой стужи...

- Слушай, дурья твоя голова
Да знаешь ли ты какое нынче число !
Ведь снега уже по колено
И мерзлые птицы, падая,
Прошибают сугробы до самой земли.

Что же это, такой страшный мороз,
Что гонит птиц столь высоко
Но и там достает ?..
Или такой рыхлый снег ?..
Или такие мерзлые птицы...

1990



	* * *

Как этот век устал, как месяц сед.
Как трещат деревья у мороза в петле.
Я видел людей - они шли след в след,
	след в след
По вытоптанному снегу, по кремнистой земле.

Они образовывали цепочку без конца и начала
Выступая из темноты и в темноте исчезая.
Дурная птица односложно кричала
Замерзая.

Я метался взглядом за птичьим криком -
Горе, долу и в четыре конца.
Везде зияла сила без лика,
Тем более - без лица.

Пар от людского дыхания поднимался все выше,
	выше,
Туда где дрожало небо в морозно-звездной пыли.
На ходу переговаривались - еле слышно.
Лишь какой-то пьяный бубнил, что все его обошли.

Вылетала метель из-за шаткого леса
И идущие терялись в жесткой крупе.
Там много шло стариков, они бормотали: освобождаем место
На тропе...

И это было сном и я оттуда - рвался
Закрутив себя, заколотив, затолкав
Как толкают землю в галактический раструб,
Как шапку - в рукав.

И из кривых зеркал словно клин от клина
Выскакивал на холод с молотком в груди.
И я видел только усталую спину
Идущего впереди.

1993




	* * *

Ну, кому мать кручина
	кому боль жена
Кому пахан туман
	густой и белый -
Тут затевается песня
	ох да с того ль рожна
Не ко двору да не к добру
	а что поделать

Когда худа страна
	а и суха слюна
И больше не до смеха
	на пьяных сходках
А будет эта песня
	куда сильна
Когда ее затянут
	на наших глотках.

А петел закричит,
	а померкнет свет
И коротнут концы
	ссеченных нервов -
Мы кинем эту песню
	ко смерти в сеть
И вытянем ее
	свинцовый невод.

Ну, кто не чает броду
	да кто без роду ничей,
Кому мороз лютей
	и год короче:
Оборванные струны
	слепых лучей
Кромсают до крови
	колоду ночи.

Эх, сколь юле крутиться,
	сколь пиле кружить -
Да хоть до черной пены
	доврись, допейся
Но затевается утро
	и надо жить
Пока не доиграла
	вся эта песня.

1990



	СЦЕНАРИЙ

А он был белым белым белым офицером,
Но буря жизни передернула компас
И стал он красным, но при этом - очень серым
И весь скукожился, притих и поугас.

Но все же брал Варша варша варшаву,
Потом участвовал их пушки на луну.
Он зацепился там - на шару, на халяву
И я его за это нет - не упрекну.

Теперь он смотрит сверху вниз из телескопа
Из мировой астрономической дали.
И не нужна ему ни дряхлая Европа,
Ни сумасшедшая шестая часть Земли.

1991



	* * *

Когда ударяет по гонгам висков
Серебряным горном побудка
От тонкого лучика вспыхнуть готов
Пинг-понговый мячик рассудка,

От слова неслышного - треснуть по шву
От веянья крыл - испариться
И выпасть росой на худую траву
Что в поле своем не жилица.

Спросонья - наотмашь и наперевес
На край пустоты непочатой
И - ухнуть и - рухнуть в Китайский проезд
С той красной кирпичной зубчатой...

Я знаю что надо дышать и моргать
Да что-то уже неохота.
Вот слезла с коней королевская рать
И стала почти что пехота.

Они тяжело, тяжело подошли
В стальные ичиги обуты
И хлеб преломили и меч принесли
Они еще верят как будто

Что в милой но вечно чужой стороне
Под рисовым небом Китая
Я сяду как встарь на Великой стене
Шалтая смеясь и болтая,

Но верного и вероятного нет
Вдали от понятной Европы
И даже прошедшему Тар и Тибет
Трудны сычуаньские тропы

И даже поправшему четверть земли
Ярмом огнедышащей боли
Простая дистанция в тысячу ли
Длинней агасферовой доли.

Но выдолблен посох и вложен росток
Который взорвется судьбою
Шалтая-болтая везут на восток
А я остаюся с тобою,

Ты зубы считаешь дареным коням
Ты пляшешь на угольях славы
Ты чинишь мопеды соседским парням
И рушишь мосты для забавы.

Зазубренным стилосом правишь закон
Открытый кощунственным играм
И пялишься в небо где желтый дракон
Шуткует с поверженным тигром.

Когда осыпается наземь былье
И нету ни друга ни зелья
Шепчу я веселое имя твое
И сам исполняюсь веселья

Когда подбирается все к одному
И тяжко и худо и туго,
Гляжу я в твою розоперстую тьму
И вижу там выход из круга.

Широко раскинулся синий большак
Час добрый и посох взрывчатый
И не просыпаюсь. И делаю шаг
С той красной кирпичной зубчатой.

1991


	* * *

Восхожу как усталый лист
Ввысь по осени винтовой.
Надо мною стынущий диск,
Подо мною асфальт сырой.

Подо мной шелестящий смех,
Надо мною натужный звон.
Перекат по спирали вверх.
Переход между двух времен.

Солнце при смерти. Из планет
Остается одна луна.
Миллиард отведенных лет
Уместился в крупинке сна.

Океаны, моря и льды
Оборвались - одной слезой 
И бредет по полям слюды 
Одинокий слепец с лозой.

Каждый день в пять часов утра
Протирая глаза песком
Изумленно шепчу: "Ура,
Я проснулся!" Затем ползком

Покидаю свое жилье
А чуть позже - порог жилья.
Надо сделать столько всего,
Столько всякого должен я.

Время дергаться, газовать,
Не раздумывать о цене,
Нарываться на газават
И смеяться с ножом в спине.

А потом бесконечно ждать,
Оформляя больничный лист,
Побледнеть, умереть, лежать,
Выдыхая метельный свист,

Обратиться в камень и лед
И, открыв широко глаза,
Жадно слушать - о чем поет
Популярный певец Лоза.

1991




	* * *

Скука
	костяным языком мое сердце лижет.
Я закрываю глаза и на изнанке век - 
Склон голой горы в расчесах несчастных хижин
И пагубный имярек, который ищет ночлег.

Осторожно пробирается между качающимися камнями,
Ограждающими селение, погружающееся во мрак. 
Там живут мужчины с бычьими головами
И женщины с головами собак.

И в праздник Великой Матери 
	спешит на утес стая.
Истерзанная рогами жертва падает в благодать.
Только дети как дети, но они подрастают.
Только горы как горы, но им не устоять.

Отчего-то разжимаются веки. 
	Горы  делаются мельче и площе,
Имярек пропадает как не было, усталый шут,
Зеленую муть на дне зрачков полощет
Невесть откуда пробившийся зеленый шум

Разгоняющий силы осени,
	звучащий резче и ближе,
Переходящий в голос, не переходящий в речь.
Я вижу свет на горе, которого я не увижу.
Я  вижу и лезу в гору, 
	но лезу в остывшую печь

В сон о двуглавой овце о пяти головах на ветвящихся шеях
На поводке у слепой богини в аппендиксе длинного коридора.
Как долог был коридор и какой закуток убогий.
И ты у стенки шевелишься словно пепел.

1991



* * *

Первый сделан надрез
Исчезай, истекай.
Белый день на дворе
А ты спи-засыпай

А ты жди-потерпи
В безразличном плену:
Ты уже подступил
Ты уже поднырнул

Под высокую сень
Cна и сомкнутых век
За окном белый день
На дворе белый снег.

Три стены да окно
Да прирос потолок
Да негромко поет
Умирающий рок.

Доиграет кассета
Где пленке конец -
Там на слове Forever
Прервется певец

И заглохнут часы -
Двадцать суток завод
И оконную створку
Сквозняк распахнет

Запорхают снежинки
В открытом окне
Прикорнут на столе
И растают во сне

Я увижу во сне
Что готовлюсь в тюрьму
Собираю съедобные
Камни в суму

Мне приснится сходящий
На нет коридор
И жестокой подруги
Счастливый укор

И блаженная спесь
И спесивая блажь
И двенадцатый мой
Час а также этаж:

Вот я вылез в окно
Вниз ползу по стене
А на улице в будке
Звонок - это мне

И как стрелка часов
За спиною в теми
Башня света упавшая
Вместе с людьми.

Упаду - и проснусь
Упаду - и темно
Nevermore or Forever -
Не все ли равно

На пустынную твердь
Бросил весла гребец
А где первый надрез
Там последний рубец.

О высокая сень
Сень снегов и небес
Я разбился во сне
А проснувшись исчез -

Ни того кто тогда
Ни того кто теперь
Чем же мерить распад
Как не суммой потерь

И чего ж не глядеть
Из прошедшего сна
В белый плат-потолок
Черным оком окна.

1990







ПЕРЕЧЕНЬ СТИХОВ. КОММЕНТАРИИ. 

Бумажный городок. Окошечки из кальки...
Неприкаянными сугробами...
Подставляй, командир, я налью тебе...
КОЛЫБЕЛЬНАЯ
Растекаюсь...
Коммунист читает Солженицына...
Товарищ, стой. В борьбе за дело...
СТИХИ ИЗ ПОВЕСТИ О ПОТРЕБИТЕЛЯХ СЫРОЙ НЕФТИ
1.ПИСЬМО НА РОДИНУ
2.АРИЯ НАЧАЛЬНИКА
3.НЕЧАЯННАЯ ВСТРЕЧА
садык(араб.) - друг
Над обетованной пустыней...
Гуляй, солдат, покуда пьется...
Сорок верст  не крюк...
СТОРОЖ
Глеб Жеглов и Володя Шарапов...
"Всё - твердили мне - хуже час от часу"
СТИХИ НА 25 ФЕВРАЛЯ 1990 ГОДА

Чем меньше фарта в игре
Как по полю сухому...
Мы не те - понимаешь, не те...
A RAIN MAN

Название стихотворения, да и его, в общем, аутический тон, навеяны модным тогда фильмом "Человек дождя". "Кто играет на первом, кто играет на втором" - это из закадрового перевода бормотания героя фильма. Кстати - не вполне точного перевода, там речь идет о бейсболе и правильнее переводить: кто играет на первой базе, кто на второй... Но когда я это узнал, было уже поздно. И еще, выводя этот автокомментарий на грань эксгибиционизма, добавлю, что тайна икоты позаимствована из "Москвы-Петушков", а бородатое перо - это из Анненского("Далеко... далеко...").

Зачем... ты же видишь, я тихо иду...

Развивая тему эксгибиционизма, замечу, что данное стихотворение состоит сплошь из цитат, смонтированных почти non-stop'ом. Что за это цитаты, я расшифровывать не буду все-таки, есть предел стыдливости(или бесстыдства).

В чужом бору похмелье...
Дрожащий осиновый лист на ветру...
Как этот век устал, как месяц сед...
Ну, кому мать кручина...
СЦЕНАРИЙ
Когда ударяет по гонгам висков...
Восхожу как усталый лист...
Скука...
Первый сделан надрез...