encolpius Live
Journal
2003/04

СУД ИСТОРИИ

Cемь

Спускались вы в московское метро в этом году? Утыкались взглядом в назойливые рекламные плакаты? Если да, то помните ли серию со счастливыми покупателями - типажи варьируются, message неизменен?

Знакомы ли вам муки - нет, мягче - проявления совести? Меня - не грызет, не колет. Но такая, знаете ли, отдаленная тянущая боль и вроде как локальный жар. Главная проблема - обманутые ожидания. Люди чего-то от меня ждали, но...

Хотел бы я быть быстр и ловок. Хотел бы быть духовным Роем Джонсом, ментальным Тьери Анри. Всюду поспеть. Разбежаться, разорваться, пролиться золотым дождем.

А крупного на мне ничего нет, начальник. Просто люди ждали, а я обманывал. Это ж не смертельно, да? Это не смертельно, но

я нахожу себя в семиугольном боксе. Семь демонов охраняют семь углов: Узбек с ковром, Хачик со шнобелем, Чукча в аляске, Чорнобрiвая Дiвчiна, Махровый Еврей с нотебуком, Разбитная Баба и Мужик в кожане.

Мужик - самый главный. Остальные демоны - простые покупатели. А он стоит на выходе и говорит:
- Такси пожалста.
или
- Командир, куда ехать?

Я называю место, а он сообщает цену и у меня, видавшего виды, падает челюсть. Тогда Мужик интимно наклоняется к и шепчет, что рейс у него последний, что сам он живет неподалеку и потому готов снизить таксу, только чтобы тихо, чтобы никому.

Скидка ничтожна, но хули делать - я соглашаюсь, добавляя в сердцах:
- Вот уж развели так развели! Он как бы обижается и голосом Махрового Еврея разъясняет:
- Молодой человек, вы здесь дешевле не найдете. Чего вы, собственно, ожидали?
А я ему - в том смысле, что чего бы я ни ожидал, мои ожидания - обмануты. Ответом мне - бессловесный восклицательный жест типа вах, жест позаимствован у Хачика со шнобелем.

Мужик в кожане властно подхватывает мой баул и разрезая невесть откуда взявшуюся толпу ведет меня к своей сковородке.

Сamin Long

Иные московские деятели порываются запретить самые разные вещи - от поцелуев до азербайджанцев.
Мои запросы скромнее и касаются (пока) только сферы общепита.

Я бы запретил
- во-первых бизнес-ланчи
- во-вторых Цезарию Эвору.
А то придешь, закажешь что-нибудь существенное и сидишь как дурак, а мимо носят и носят ланчистам их дистрофическую пищу. И содад, содад, содад.
Крикнешь, мол - гарсон, ча-ча-ча. А тебе в ответ: "Ваше блюдо будет готово через семь минут".
Часов я не ношу, вот и отслеживаю время по песням, по песням как герой кооперативного боевика "Криминальный квартет", которого везут связанного в закрытом фургоне. Санге де бергонья, понимаешь ли.

Обидно, в общем. И содад, содад, содад.

Cуд истории

Лето 85-го, стройотряд, ближайшее Подмосковье.

Валерин катушечный магнитофон мы законтачили с моей мыльницей и приступили к перезаписи. Ради такого дела в законный выходной остались подежурить.
Впрочем, остальных наших бойцов добровольно-принудительно угнали на открытие игр доброй воли. Один из них, по кличке Поручик, вернулся ближе к вечеру чрезвычайно возбужденный.
- Что, мужики, всё в четырех стенах торчите, с Высоцким своим возитесь? А я: - он перевел дыхание, - я Самаранча видел! Практически рядом стоял.
- Козла какого-то увидел и радуется, - цедит Валера.
- Это ж председатель олимипийского комитета, - негодует Поручик, - мировая величина. А Высоцкого вашего через пять лет не вспомнит никто.
- Это Сранча твоего переизберут - и до свидания. А Высоцкого будут слушать всегда!

Валера - весь такой жилистый, истовый. Голубые глаза, лицо лепки неправильной, но мощной. И если Валера похож на молодого Толстого, то Поручик - на толстовского персонажа, Анатоля Курагина. Блондин грубовато-миловидной наружности. Лицо круглое. Волосы вьются. Глаза чуть навыкате.

Оба, злые, стоят и смотрят в упор друг на друга. История их рассудит.

Ладно, сколько лет уж прошло. Чур, я буду Историей. Суд мой будет строгим, но оптимистичным.

Не ошибся Валера. Слушают Высоцкого. Конечно, не так как тогда, но если, к примеру, выйти в Сети на людное место и запостить что-нибудь типа был он скверный поэт и посредственный актеришко: право же, немного найдется лучших способов пожать бурю.

Но и Поручик не прогадал! Его мимолетный кумир правил так долго, так непотопляемо, что может быть признан одним из самых успешных чиновников всех времен. И, само собой, имя его прочно осело в Истории - то есть не во мне лично, а в разных там спортивных летописях и анналах. Где-то между Кубертеном и Авеланжем.

Рождественское

Дочка мне вчера сказала:
'Еще только четыре дня каникулы, а уже столько было счастья, что можно и в школу'
Я рад за своего ребенка, однако мои обстоятельства - совершенно противоположные.

Еще три три дня работать, а уже семь дней без выходных. И каких дней! Добро бы просто сидеть и дело делать. Так нет. Уже столько было.

Например, развеяна ярость коллективного Калибана, на излете года скребущего по сусекам и не находящего там ничего кроме сухого мышиного говна.

Или вот - опасный фантом Реорганизации Отдела, вызревший в подсознании непосредственного начальства - реорганизации, сулящей в.п.с. одни только Большие Беспонтовые Хлопоты - бережно и сообща возвращен обратно в упомянутое подсознание со всей возможной деликатностью. Также отведены громы и молнии начальства высшего, во гневе и недоумении требующего письменных разъяснений.

Писана сухая апология '...отработала в полном соответствии с <...> ввод данных находится в компетенции <тут название другого, не нашего отдела> равно как и...'

Уже можно и каникулы. Равно как и.

Мне кстати, очень нравится афоризм, который приписывают покойному Расулу Гамзатову: 'Сижу в президиуме, а счастья нет'.

Да, а громы-то и молнии были отведены прямиком в землю, если кто чего подумал. Зачем человеку целые каникулы счастья, если он совесть свою потерял!

Мои жизнеобразующие фразы
1
Однажды я подслушал примечательную фразу у трехлетней дочери, разворачивавшей игрушечное действо:
Он медленно надевает утреннюю рубашку и медленно трясется от злости...
2
На заре капитализма в одном из новоявленных супермаркетов я, склонный к азартным поискам и рискованным экспериментам, приобрел недешевый 'мраморный' окорок прямоугольного сечения с прямоугольными же прожилками, на поверку оказавшийся редкостной дрянью, вследствие чего моя консервативного склада супруга гневно обрушилась на меня со словами:
Сколько раз я тебе говорила: никогда не покупай незнакомое.
Особенно - полосатое!

Великое противосидение

Парень из футзальной тусовки рассказал, что проводился чемпионат мира по 'Камень-Ножницы-Бумага'. Он и финал видел по спутниковой тарелке. Надо же..

А я вот помню в одна тыща девятьсот: : послали меня в командировку в региональный филиал. Я там подружился с секретаршей генерального, пригласил ее поужинать. OK, дело молодое. Наступил вечер, звоню ей по местному - не пора бы?
А она: что-то босс засиделся, а я должна его ухода дождаться, такой порядок. Ладно. Полчаса сидим. Час сидим. В итоге что оказалось: генеральный тоже сидел как на иголках в ожидании моего ухода. Все-таки человек из метрополии, мало ли что.
Наконец, звонит он секретарше: что москвич-то, всё работает? А у нее от шефа нет секретов: насколько, я, знаю, Илья Дмитрич, он меня ждет: Тут всё и разрулилось. Она - мне, я - к генеральному: мол на сегодня всё, конкретно - то и это, вопросов не имею, разрешите откланяться. Конечно-конечно. Ну и далее - по плану.
Бумага камень завернет.

Слово о занудах

Три типа человеческого занудства различаю я. Их назову
1) пастырство
2) обсессия
3) тик

Зануда-пастырь тасует банальности и громоздит их друг на друга. Он поучает нас с видимым удовольствием. Демонстрируя полную гармонию со всем сущим.
Этот род занудства характерен для тех публичных людей, что обожают давать интервью. Навскидку назову Андрея Макаревича, вот уж зануда par exellence. Или есть еще такой Михаил Козырев. Не тот деятель, что Россию продал, а тот кто, напротив, замутил Наше Радио.

Занудство по обсессии - самое простительное, самое по-человечески понятное.
Водитель, чудом избежавший ДТП. Ребенок, которому наконец купили щенка. Манагер, у которого всё срослось, как и не мечталось.
О чем они еще могут говорить и могут ли они остановиться?
К занудам второго рода я отнесу моего начальника и мою маму. Мою жену и мою дочь. А моего - пока бессловесного - сынка, который умолкает едва лишь возьмешь его на ручки - разве минует чаша сия?
Я отвлекусь ненадолго и замечу, что на этом роде занудства люди делают серьезные деньги. Не токмо народные целители из бесплатных листков, кои помимо снятия порчи и сглаза пользуют от прокручивания мыслей, но также и навороченные СМИ: Возьмем ежедневную газету Спорт-Экспресс. Выходит 6 дней в неделю. Половина газеты - футбол. А в этом виде спорта, когда всё штатно и нет крупных международных турниров события происходят один раз в неделю.
Что, спрашивается, в оставшихся пяти номерах? Да чисто прокручивание мыслей. Бла-бла-бла романцев та-та-та газзаев бла-бла-бла россия та-та-та грэм полл. Тираж - триста тысяч.

И, наконец, самый страшный вид занудства - когда некто говорит неумолчно: не о том, даже, в чем он не рубит и не петрит: а о том, что ему вполне безразлично. И не может остановиться. Да, это - нервное; да, это - своего рода тик. Но разве от этого легче? И есть ли действо более тягостное чем спор двух равнодушных третьесортных зануд, этот одномерный пинг-понг, это беспонтовое истребление воздуха:

И еще я так скажу. Настоящий, абсолютный зануда - это не мой начальник и не моя мама. Возможно, это даже не Андрей Макаревич. Настоящий зануда - могучий троеборец. Он равно силен и в пастырстве, и в обсессии, и в тике. Он равнодушен - но также и беспокоен. Он холоден - но он и горяч. Он ограничен - и он бесконечен.

Таким же как сейчас мерзлым, подтаявшим мартом возвращались мы с другом домой из своего пятого класса. Я что-то талдычил ему о падении Рима, о революции рабов и колонов. Меня очень занимала эта тема, да что там - я был просто-таки в обсессии от всех этих античных дел. И пока я вещал о латифундиях, мой подуставший друг технично отстал на полшага и резким, отработанным ударом сверху выбил у меня своим портфелем мой портфель:
Я свой портфель подобрал и ускорил шаг, замолчав злобно. Я был вне себя. Дело было не во внезапном ударе сверху, который мы практиковали по двадцать раз на дню, а в том что мой друг пренебрег таким полетом мысли! А друг забеспокоился, затрусил рядом.
- Андрей, ты чего, обиделся? Андрей, ты чего? Андрей, ну прости меня. Вот смотри!..
И он, размахнувшись швырнул свой портфель, угодив им - так уж вышло - в самую грязную лужу. Мой друг всю жизнь оставался таким:
Включая самую грязную лужу. Я опущу детали - долго рассказывать.

Итак, он угодил в самую грязную лужу. А я не выдержал, расхохотался и сменил тему: нам предстоял многообещающий обмен марками:
Кажется, я всю жизнь оставался таким.
Во всяком случае, я очень на это надеюсь.

Леснорядский рынок

Уважаемый доктор!

Всю жизнь я работаю программистом, причем последние 10 лет на одном месте, в ТОО 'Спарта Плюс'. Всё было нормально со мной. Но в последние год-полтора я стал замечать Неладное.

Допустим, понадобится мне мелкая служебная подпрограмма. Какая нибудь, прости господи, сумма столбцов многомерного массива чьи значения лежат в заданном диапазоне.

Первая мысль - когда-то я это уже делал. Споро, по-деловому начинаю шарить по архивам и сусекам. Нет нигде!

Тогда, тихонько прошептав 'а-а-бля', я делаю резкий, форсированный вдох и начинаю стучать по клавишам. И когда доходит до трудного, но необходимого выдоха, чаемая подпрограмма практически готова. 'Сигарета еще дымится, а ты уже герой' - как выразился по сходному поводу писатель Довлатов.

Но - вот оно Неладное - при компиляции возникает ошибка Duplicate Names. Пока я шарил по архивам, чаемая подпрограмма лежала не просто под боком - она жила в основном проекте. Но не в этом дело.

Когда я начинаю сличать старую версию, чей возраст 3-5 лет, и новую, написанную только что на вдохе, я не вижу ни одного различия. Не просто duplicate names в заголовках, но всё один к одному - все идентификаторы, операторы, отступы и пробелы. Я полностью воспроизвел себя, абсолютное тождество:

Доктор, что со мной происходит?..

Человек самодовольный на моем месте только крякнул бы: 'Мастерство не пропьешь!'.

Человек склонный к рефлексии, вздохнул бы кротко: 'Увы, я тот кто я есть, а иным мне уже не быть'.

Но я-то, я-то вижу, что в этом тождестве как в кориолисовой воронке исчезает мое Я, вместе с моим прошлым и моим настоящим.

Так исчезла железная пожарная машина с аллюминиевой выдвижной лестницей, купленная мне на пятилетие и так исчез голубой плащик с блестящими пуговицами в котором меня повели было записывать в детсад, да передумали.

Так исчез Живарёв переулок и так исчез Глухарёв переулок.

Так исчез Леснорядский рынок.

Мне страшно, доктор.

Звонки телефонов

1
Яркое летнее солнце. Раскаленный полдень. Мальчик сбегает с крыльца, выходит за калитку и видит, как по улице дачного поселка медленно движутся туда-сюда черные жуки. Каждый как половинка футбольного мяча, и формой и размером.
Мальчик отступает, захлопывает калитку. Убедившись, что жуки слишком велики, чтобы пролезть между досками забора, он оборачивается и видит распространившееся по всему участку нечто: Нечто среднее между пауком и павлином. Голова субстанции где-то на заднем дворе. Тщательно обходя протянувшиеся повсюду сине-белые не то перья не то нити не то сопли, мальчик пробирается к крыльцу.

2
В большой, полутемной, пропыленной квартире звонит телефон. Девочка идет на звонок и понимает, что она в квартире одна. Тут начинает звонить еще один телефон, и еще один и еще: Заблудившаяся в телефонном хоре девочка протягивает руку к первой попавшейся трубке и едва она касается ее, низкий пришепетывающий голос -не из трубки, из комнаты - произносит нараспев:
- Звонки Телефонов

***
Эти сны дети не просто запомнили на всю жизнь, но почитают главными, первейшими кошмарами своего детства. И если мой намбер уан, прямо скажем, подкачал и напоминает простоватую коммерческую поделку типа 'Чужих', то у моей жены продукт куда солиднее.
Я бы сказал, что это совершенный Линч, когда бы это не был чистый Бергман.

Отрицание трудоголика

Чем ещё, как не работой, заниматься, нахуярившись до бровей? - в полемическом запале восклицает друг мой, russkiy.

Как чем, камрад?

Разве ради работы побросали мы университетские премудрости и кормили опарышей в окопах Момбасы? Разве ради работы зарывались мы в жирный конголезский ил вместе с кокардами и примкнутыми штыками?

И пусть наш суровый комиссар ostap табуировал для тебя Книгу - я ни за что не поверю, что ты, с твоим эолийским ладом, с твоей глоссолалией вещей птицы никогда не испытывал чувства, знакомого всякому интеллигентному человеку:
- когда от чтения разъезжаются не только глаза, но и самые брови
- когда каждое отдельное слово понятно вполне, но фраза уже недоступна
- а если всё же удалось собрать слова во фразу, то сразу улетучивается не только контекст, но и тень тени контекста - и, спустя эоны, т.е. протрезвев наконец, ты с чувством невнятной вины берешься за ту же книгу, и дольше долгого не можешь найти где же ты остановился, - а когда, плюнув, начинаешь сначала - то прозреваешь такие диковинные изводы и палимпсесты, какие никогда бы не открылись тебе, буде ты пожертововал зыбкое алкогольное бдение презренной работе.

Так кто же мы, товарищ?

Приводные ремни? Зашоренные мерины, неусыпно перекачивающие дерьмо мирового глобализма из пустого в порожнее?

Или мы речистые былинки, тихо растущие над собой? Или мы Люди Книги?

Против мобильной связи

1
Если всё так и было, то операция по устранению Яндарбиева была продумана до такой степени, что не хватало, кажется, только одного: нарядить исполнителей в цветастые футболки с размашистой надписью Замочу в сортире, подобрав для этого слогана хороший арабский эквивалент.

Конечно, ликвидаторам страшно не повезло с полицейским-внеурочником, который на всякий пожарный взял их на карандаш. Но им и это сошло бы с рук! Ушли бы себе за кордон, если бы не пользовались общедоступной мобильной связью.

Подозреваю, что никакой реальной необходимости вести телефонные беседы после акции у них не было и они просто, как это сейчас принято говорить, отзвонились. Между прочим, еще лет пять назад этого слова не практически существовало. Равно как не имело массового распространения бессмысленное и сугубо ритуальное действие, им обозначаемое.

А вот во времена Кима Филби никаких мобильных телефонов не было. И ничего, справлялись.
Пусть фанаты Джеймс-Бонда поправят меня - но я не припомню, чтобы среди прибамбасов, которыми доктор Кью снабжал супершпиона было что-то, хоть отдаленно напоминающее это глупое переговорное устройство.

Да, пока не было мобильной связи, спецслужбы выдумывали немыслимо громоздкие схемы: Юстас - Алексу. А вот если если бы штандартенфюрер Штирлиц не выёживался и для переговоров со своим Алексом бегал бы как все люди на берлинский главпочтамт, то сериал получился бы гораздо компактнее. И уж точно удалось бы уберечь миллионы и миллионы телезрителей от неизбывного созерцания крестных мук русской радистки.

2
О чем я, бывало, думал, входя в рабочий полдень в харчевню:
"Минестроне или страчателла?... Долма или куч-мач на кеци? "

Не то теперь. Психика поизносилась. Заходя в в харчевню, думаю:
"Как бы так сесть, чтобы не подобрался Черный Человек?"

Как ни кружи по залу, он подберется все равно. Усядется вплотную, нажмет на кнопки и давай кричать над ухом:
- Платежки проплачены? Я спрашиваю, ушли платежки? Да вы что?! Срочно отправляйте! Я говорю - бегом давай! Сразу отзвони! Плохо слышно, что? На трубу, говорю, отзвони! Добро. Добро. Всё, до связи!.."
И он уже набирает следующий номер.

По идее, полезная штуковина, кто бы спорил: можно эвакуировать издохшее авто, можно вызвать айболита на буранный полустанок. Но вот она попала в руки к людям. И что?

Сначала - чванная погремушка, бабуинов жезл. Теперь - народная машинка для умножения энтропии.

Кроме как кричать у меня над ухом у нее только два реальных применения:
- Те, кто непунктуален без конца переносят заранее оговоренные встречи.
- Те, кто не в силах осмыслить простейший адрес, звонят адресату и тот ведет их направо-налево, считает с ними подъезды и ступеньки.

Какое избавление от рутины! Какое раскрепощение духа! И мы еще удивляемся, почему на мобиле спаливаются все - и спецликвидаторы и неверные мужья. А как же общение, - спросите вы, - разве не?..

А я вот какую сценку наблюдал в стране, где живут самые общительные люди в мире. Теплым летним вечером по тихой городской улице бредет-щебечет шеренга разнополых подростков, человек шесть-семь. Тусуются! Но присмотришься - каждый прислонил к уху свою трубу и каждый щебечет сам по себе. Я это видел в Ферраре, на родине онемевшего Антониони. Помните: "Эта история могла случиться только в Ферраре..."

Ну а эта вполне антониониевская сценка с подростками могла быть где угодно. Потому что энтропия не знает границ. Она их размывает.

Маринад

Режимные сообщества сплочены ритуалом. Не потому ли и мода распространяется там как лесной пожар? Военные, зэки, железнодорожники: Или вот футболисты.

Во вторник был полуфинал Лиги Чемпионов. Клода Макелеле слегка пихнули в шею ладошкой - он рухнул, обхватив голову так, словно атомный смерч скосил ее и она держится на одной ниточке. И своего добился: легковерный судья удалил его мнимого обидчика.

Сегодня - матч российского первенства 'ЦСКА' - 'Алания'. Там только ленивый не валился, обнявши себя за голову. Больше всех запомнился Игнашевич. После эпизода, где его не то что ладошкой - никто и пальцем не тронул, он постоял, предаваясь краткому, но тяжкому раздумью, постоял да и упал a la Макелеле.

Строго говоря, основателем этой моды был не Макелеле, а Ривалдо на чемпионате мира - 2002: Но не суть. Раньше-то такого позорища не было. Я ведь еще Круиффа застал. Он бы никогда себе не позволил... А Платини? А Сократес? Да, теперь совсем не то.

Справедливости ради, надо заметить, что дурацкой футбольная мода была всегда.

Я помню, как в конце 80-х они поголовно начали надевать под футбольные трусы велосипедные облегающие шорты, которые, как ни крути, существенно длиннее. И будто малые дети, верили, что дополнительные подштанники уберегут их от травм. Поистине, что сплочено ритуалом - то угнетаемо суевериями. Такое было время. Клипсы, слаксы. Одно слово - вульгарные восьмидесятые.

Золотые шестидесятые, похмельные семидесятые, вульгарные восьмидесятые, виртуальные девяностые, грозовеющие нулевые. В грозовеющем воздухе растворен некий зловредный маринад, анестезирующий и разъедающий волю, приуготовляющий наадреналиненные спортивные телеса к состоянию тушки.

Мы валимся, не дожидаясь удара, в надежде, что добрый судия если и не покарает нашего незримого противника, то хотя бы поверит нам.

Пирс указующий

На субботу-воскресенье работяга затаривается водярой и хлыщет ее из расчета приблизительно 10 грамм на кило живого веса. Релакс.
А мне в тех же целях достаточно незагрузной книжки страниц на 300. Незагрузной, но и не совсем уж про Бешеного.
Нет, нам бы что-нибудь про эротические похождения слепого гроссмейстера кун-фу в подземном царстве Гермеса Трисмегиста.

Книгу Йен Пирса, "Перст указующий" ('АСТ', серия "Бестселлер") я купил однажды в пятницу исходя из расчета на кило живого веса. И был весьма удивлен, когда текст оказался куда гуще, глубже и забористее чем я того ожидал.
Англия, 17-й век, авантюрно-криминально-мистическая история, рассказанная четырьмя участниками событий. Каждый последующий рассказчик опровергает и дополняет предыдущих.

Чем-то напоминает "Три мушкетера". Чем-то "Лунный камень". Чем-то "Имя Розы".
Не так динамично, как первое. Нет такого саспенса, как во втором. Не столь мощно отстроен хронотоп как в третьем. Но повествование - живое и целостное. Есть стиль, есть драйв. Прописаны характеры, дозирован юмор. Чего ж еще надо-то, господи...

А ближе к концу оказывается, что вовсе не Умберто Эко послужил для автора примером и раздражителем, а Евангелие с его четырьмя свидетельствами. Закон един для всех: fiction на евангельские темы - всегда безвкусица, в большей или меньшей степени. У Пирса получилось в меньшей.

И еще один важный момент. Заварить кашу с загадочными убийствами, инфернальными подменами и потусторонним присутствием может всякий. А вот расхлебывает, как правило, читатель. Столкнувшись с невнятной, неубедительной концовкой, он испытывает жестокое похмелье, что твой работяга. Пирс не поленился свести концы с концами. Всё объяснено, всё мотивировано. В понедельник на работу - как огурчик.

Новый лексикон

Мой сын (6 1/2 мес.) неважно сидит, но отлично ползает.

Любимое занятие - открывать и закрывать книги. Иногда страдают страницы.

Коронный номер - "ласточка". Взяв младенца за подмышки, наклоняю лицом вниз и подымаю над головой на вытянутых руках. Он свисает, как куль. Но стоит мне голосом голосом боксерского выкликалы проверещать "Л-л-лас-то-чка" - он тут же встрепенется и после пары судорожных движений вытянется в горизонтальную струнку, принимая позу Гагарина с памятника на одноименной площади. И - горделивая улыбка победителя.

Он вообще чрезвычайно улыбчив.

Мне есть с кем сравнить... а ведь дочь вовсе не была букой.

Для каждого члена семьи, у него припасена особенная, персональная улыбка.

Маме - преисполненная алчной нежности.
Бабушке - снисходительная.
В.п.с. - оживленная, с явным привкусом адреналина.
Но лучшая улыбка - сестре. Просто всплеск чистой радости. Кажется, одну ее, несмотря на 9 лет разницы, он считает по-настоящему своей.

У него четыре слова: Ы, Агы, Бля и Дать.

Пришло, пришло желанное

Сегодня я не Блюхера
И не милорда глупого -
'Бунт Афродиты' Даррелла
В Рамсторе укупил!

Вот так вот и принес, клянусь - реально томик Лоренса Даррелла между коробкой тальятелли и пачкой пельменей с горбушей.
'Бунт Афродиты: Tunc'
Томик оснащен устрашающей аннотацией: своего рода 'Секретные материалы' для интеллектуалов. Ничаво, мы пуганые. Нам после Каподистриа никакой Tunc не страшен.
Да, для тех кто не в теме: Рамстор - сеть продовольственных супермаркетов; кроме собственно продуктов питания продаются сопутствующие товары: всякие там шампуни, полотенца, мангалы:

Tunc

"В Полисе, при полной Луне, когда коты спрягают глагол "быть", я провел тысяча вторую ночь в неумелых объятиях, наблюдая как серебро ползет по холодным термометрам минаретов. Ach!.." *

Ach!
Tunc написан сразу после "Александрийского квартета". Чувствуется опустошенность, чувствуется инерция. Но ведь и в час отлива волны ходят туда-сюда. Вот и Лоренс Даррелл, набрав ход не желает останавливаться. В тысячу третью ночь он продолжает дозволенные речи. Однако,

-если отвлечься от серебряных минаретов, тронутых ржой мраморных статуй и прочей левантийщины, в коей Дарреллу не много найдется равных...

- если не принимать во внимание языковую динамику и изощренность - тут над автором никакой отлив не властен плюс, конечно, великая и могучая англосаксонская школа...

- если забыть о блестящих мнемонах**...

- если пропустить внятную сатириконовскую интонацию афинских эпизодов...

то Tunc - нагромождение неудостоверенных смертей, недопрорисованных любовей и совсем уж пунктирной, демонстративно невнятной жюльверновщины эпохи НТР.
Что-то такое про голосовые сканеры и суперкомпьютеры.
Траченная молью притча о могучей ЭВМ, которая из байта информации выведет террабайт, а по записанному междометию возвестит весь путь нёбоносителя - от колыбели до гробовой доски.
А также вполне актуальная в эпоху антиглобалистских радений легенда о дьявольской мегакорпорации "Мерлин", из чьих паучьих сетей тщится выпростаться протагонист...

Интроспективная тема словесного поноса возникает уже на первых страницах. Даррелл избыточен и многословен. Он вообще водянисто пишет. Но на его письме всегда остаются водяные знаки.
Я не имею в виду его таротную символику и прочие геральдические премудрости, о которых можно прочитать в умных послесловиях.
Более того - я не имею в виду потаенную дарелловскую силу, придающую самому выморочному его тексту жизнь и обаяние.
Я подразумеваю нечто, остающееся и прорастающее в благодарной читательской памяти...

А перевод так себе, на троечку. Есть вопросы к переводчику, есть претензии к редактору. Так, в одном месте (когда они едут с полигона) Иокас Мерлин перепутан с Джулианом Мерлином. Куда это дело годится!

* Лоренс Даррелл "Бунт Афродиты. Tunc", перевод Валерия Минушина, СПб, 2004, "Азбука-классика", стр. 10
** Мнемоны - это объявления, которые герои нарочно придумывают и помещают в "Таймс". Например, Ленивый карлик, имеющий лодки для сбора губок, ищет место в стихотворении о животных. или Скромный пегамоидный человек, увлекающийся нежнолечением, ищет осязаемое резиновое совершенство. Затычка имеется.

Science News

Снилось, будто мой наставник, эмигрировавший в 91-м, приехал в Москву и рассказывает:
- У нас в Бостоне недавно открыли принцип "M". Экстраполяция процессов, предсказание будущего, всё такое. Это будет покруче, чем теория относительности.

Я признаюсь, что ничего о принципе "M" не слышал.

- Это очень просто. Смотри. Вот - комната. Вот открытое окно. Влетит ли в комнату птица?
- Не факт, - говорю.
- То есть, не знаешь. И я не знаю. Но если я - это птица, то на вопрос ответить существенно проще. Так?
- Ничего не понимаю.
- Смотри... И он терпеливо и медленно всё повторяет, как это было много раз в нашем реальном прошлом.
Потом спрашивает:
- Теперь понятно?
- Нет. Непонятно. Как ты станешь птицей?
- Ну, это как раз проблема небольшая, - говорит наставник, кокетливо поворачиваясь в профиль.

Лето в Аду

Один из моих френдов признался сегодня, что не может заставить себя переслушать Doors. Потому что знает, каков мерзавец был Моррисон. Подумаешь!
Рембо, к примеру, был раз в двадцать хуже. Что ж теперь:

Но это так, присказка. Я вот что вспомнил.

Когда мне было тринадцать, к нам в гости пришел отцовский друг юности. Я его видел впервые. А между тем, если б не дядя Юра, мои родители никогда не познакомились бы. И меня, стало быть... Мы оба это знали и отнеслись друг к другу с азартным каким-то интересом.

Перво-наперво дядя Юра проинспектировал мои литературные вкусы. Сам он превозносил Пушкина. Я, как умел, объяснил, что Лермонтов круче.
- Понимаешь, Андрюша, - задумчиво покрутил пальцами дядя Юра, - Пушкин, он: Вот с Пушкиным, например, я бы с удовольствием на курорт поехал. А с Лермонтовым твоим - Да-Ни-За-Что:

Мы двинулись к следующей дихотомии. Дядя Юра поставил на Маяковского и даже зачитал кусочек из 'Хорошего отношения к лошадям'. Но для меня вопроса не было: Есенин. И тогда дядя Юра спросил меня с коварной, мефистофельской улыбкой.
- Ну а если на курот ехать?..

Крыть было нечем. Да, Маяковский - мрачен, груб. Но представьте, что на одной чаше курортных весов этот аккуратист и чистюля с гуттаперчевым тазиком, а на другой - последний поэт деревни со своими черными человеками и финскими ножами. Есть ли, собственно, выбор?

Сейчас, когда я сравнялся летами с тогдашним дядей Юрой эти литературно-курортные фантазии приводят меня в трепет.

Вот Блок, бредущий в штиблетах по линии прилива, остановившимся взглядом испепеляет Мессину. Анненский заламывает руки. Гумилев учит родину любить:

Я вам скажу, с кем бы я поехал на курорт. С Горьким Алексеем Максимовичем. Где мои просторные полотняные штаны, где войлочная шляпа и белая беседка над блистающим благодатным морем?

Там, покачиваясь в глубоком кресле да оглаживая пузатую оплетенную бутыль, слушал бы я глуховатый басок хозяина, его бесконечные истории из необъятной жизни.

И всё кивал бы, кивал, приклевывая носом.

Судя по письмам

Мое нижеследующее наблюдение всегда казалось мне банальным и не заслуживающим особого разговора.

Но вот недавно (отчасти спровоцированный своей френдлентой) я полез в Яндекс и там обнаружил.

Несмотря на то, что от канонических строчек Бродского
':развлекалась со мной; но потом сошлась с инженером-химиком и,
судя по письмам, чудовищно поглупела' народ
приходит в сильное возбуждение и склоняет их всяко, никто не высказал того, что думаю я. А именно: лирический герой оценивает ситуацию неадекватно; в его словах - утрата и обида, но не правда. Его женщина не поглупела, она просто ушла к другому. А его, героя, больше не чувствует, вот и всё. Она - не в контексте. Не в их общем, более не существующем, контексте. Отсюда и шокирующие письма.

Собственно, это сюжет из школьной программы: А.П.Чехов, "Душечка"

Я видел не так уж мало людских трансформаций(бравировать тут нечем - это чистая арифметика, энное количество годичных колец).
Я видел как люди расцветали и как опускались. Как стервенели и матерели. Как становились неугомонными и как теряли ко всему интерес.
Я видел как съезжают с катушек и как выживают из ума.
Но я никогда не видел, чтобы люди скоропостижно глупели (черепно-мозговые травмы - не в счет). Ибо можно мгновенно утонуть, но нельзя в два счета разучиться плавать...

Чтобы реально поглупеть, нужно много плохих лет, много забористых декалитров - или килограммов веществ, тут дело вкуса.

Не желая заканчивать монолог на столь мрачной ноте, я вот еще что скажу.

Быстро поглупеть нельзя, а поумнеть можно. В свое время я мучался сомнениями: отдавать ли дочку в школу в шесть лет или подождать до семи. Скажу честно, в шесть с поовиной ребенок был пеньпнём. Не могла взять в толк, что такое слагаемые и сумма; читала с отвращением.
И я режил: ждать, не отдавать.
В течение какого-то месяца у дочки в голове резко развиднелось. Она во всё врубилась, на ура сдала собеседование в непростую школу - и с тех пор более или менее держит марку. Господу на славу, родителям на утешение.

Мой личный довлатовский бум

Мой личный довлатовский бум давно закончился - еще до того как отшумел бум общественный. Уже я нетверд в цитатах, уже нечетки детали. Но две вещи по-прежнему интригуют меня.

Первое - наличие строгого, ёмкого канона. Если сверять по трехтомнику с митьковской суперобложкой - это первые два тома и примерно половина третьего. Все что вне канона - разные там Демарши Энтузиастов и проч. - в лучшем случае - апокрифы, в худшем - откровенная ересь. Любопытно, что более или менее в центре канона - автобиографическая фигура писателя-отщепенца, который заваливает советские издательства сотнями печатных листов. Они его подбадривают, но печатать боятся, а он их заваливает дальше( 'Соло на Ундервуде').
При этом весь канон написан в эмиграции, за исключением, быть может, повести 'Зона', которой предпослана подозрительная интродукция в духе 'эта рукопись была найдена в бутылке, когда зюйд-зюйд-вест внезапно поворотил к берегу' и которая располосована какими-то якобы позднейшими вставками - уж не для того ли, чтобы искусственно состарить основное повествование?
А где же те сотни печатных листов?
Сожжены в цензорских топках?
Что же получается? Писатель Довлатов, взахлеб пищущий о писателе Алиханове-Довлатове, которого как бы и не было?
Писатель Довлатов, который будто как сказочный царевич вышиб дно и вышел вон(т.е. в эмиграцию) и только там , собственно и начался, а до этого болтался по волнам в хлипкой утробе?
Не правда ли, есть в этом нечто устрашающее и жуткое, как буддийских сказаниях о младенцах, которые едва родившись, сразу же вымахивают во взрослых мужчин. И ведь многочисленные воспоминания питерских кунаков ничего толком не проясняют.
Впрочем, воспоминания - это уже больше по части интриги Номер Два:

А именно: Довлатовский Канон и Довлатов-Алиханов, герой его - суть единство; и обладает оно поистине удивительными свойствами.

Любые дружественные писания-воспоминания о С.Д. в лучах Канона приобретают почти абсолютную прозрачность. Такие книги как "Д. и окрестности" А.Гениса, "Мне скучно без Д." Е.Рейна и многие другие ни в чем не противоречат Довлатовскому Канону: но и ничего не добавляют к нему! Все старания авторов, всё их неподдельное душевное тепло в известном смысле работает вхолостую. Возникает аналогия с пресловутым самолетом, что летит над экватором со скоростью, равной скорости вращения Земли в направлении этого самого вращения.

С сочинениями же критического, нелицеприятного толка, Довлатовский Канон обходится еще круче. Мощные заряды, призванные этот Канон если не сокрушить, то пошатнуть - угодив в цель, начинают Канон воспроизводить. Подобно тому, как полчища воинственных варваров к полной неожиданности для самих себя воспроизвели как сумели Римскую Империю, положив начало современной Европе.

Вот два текста в такого рода: 'Ножик Сережи Д.' Михаила Веллера и 'Когда случилось петь С.Д. и мне' Аси Пекуровской.

При всем различии авторских подходов, при всем несходстве их голосов есть важный общий момент: оба полагают, что Довлатов незаслуженно отнял у них существенную часть жизненного пространства. Оба характеризуют своего героя, выворачивая наизнанку известный афоризм про зарплату. Зарплата, как известно - хорошая, но маленькая. А С.Д.-человек и писатель: впрочем, в лучах Канона эти понятия суть одно: Короче, человекописатель С.Д. - он большой, но хреноватый. Мол, анекдоты-то травить все горазды, а ты вот попробуй: Когда попробовал Веллер, он, рванув с места, мгновенно увяз в колее под названием 'Компромисс одиннадцатый'. Его 'Ножик:' фабульно повторяет один из лучших довлатовских рассказов - про путаницу с фамилиями, про пиджак с чужого плеча, про обмененного покойника. Лично я воспринимаю 'Ножик'(подробнее - здесь) как жидковатые симфонические вариации на тему краткой кинжальной фуги.

В отличие от агрессивного Веллера, Ася Пекуровская скорее задумчива. Она пытается не столько повергнуть Довлатовский Канон, сколько вскрыть и анатомировать.

Видит Бог, у Пекуровской есть что предъявить своему бывшему мужу.
Видит Бог, С.Д. не был ни гением семейного очага ни архитектором домашнего уюта.
Видит Бог, С.Д. не был и тем поддатым милягой, что в застольных беседах оттачивал словесное мастерство да демонстрировал девушкам в троллейбусе любимый ресторан Куприна.

Это ясно априори; изначально мы - на стороне этой женщины. Но собственно мемуарная, "жизненная" часть книги написана столь манерно и неровно, с такими очевидными умолчаниями, оговорками и проговорами, что остается только, по-старушечьи поджав губы, пробормотать "оба хороши" и перейти к последующим главам, где Пекуровская - дипломированный филолог, не единожды писательская жена - предпринимает разведку боем на территории Довлатовского Канона.

И тут-то становится понятно, что истинная цель книги - не в том, чтобы воскресить и/или осмыслить прошлое, не в том, чтобы распутать довлатовские заморочки. Истинная цель книги - убить Тасю.

Под этим именем С.Д. вывел свою первую жену в повести 'Филиал'. Это хоть и не лучшая вещь Довлатова, но с Тасей - как с персонажем - там всё в порядке. И одно из возможных прочтений таково: комический образ, эксцентричная стареющая красотка, цепляющаяся за юношескую претенциозность и студенческий апломб.
К образу Аси-Таси Довлатов обращался и до "Филиала".
Например, в рассказе "Финские креповые носки". Там, кстати, С. Д. скептически оценивает профессиональные возможности своей жены. Сообщая о том, что она получила кафедру в одном из американских университетов, он добавляет ':что весьма странно характеризует американскую славистику'.

Естественно, Пекуровская, в прошлом - первая красавица Ленинграда, femme fatale по жизни, не могла смириться с такой травестией. Но чем яростнее она доказывает, что всё было не так и она - не та, она - не Тася: тем прочнее и безнадежнее (как это уже было с Веллером) - она врастает в предназначенную ей личину.

Я закрыл последнюю страницу этой по-своему увлекательной книги, выдохнув: 'Тася и есть!'.

Там, между прочим, приведен замечательный эпизод. Кто-то из общих друзей, которого Довлатов изобразил в одном из свежих рассказов входит к писателю и возмущается:
- Что за херню ты написал? Ведь ты же знаешь, всё не так было!
А Довлатов - черная борода над ундервудом нависла - злой с похмелья - отвечает:
- Как я написал, так и будет!

И когда я представляю себе эту сцену вживе: а я, как человек, переживший личный довлатовский бум очень даже представляю себе эту сцену вживе: я испытываю подлинный страх и трепет, безо всякого привлечения буддийских самораспаковывающихся младенцев.