encolpius Live
Journal
2005
ОБЕЩАНИЕ
Между небом и землей песня раздается
У меня сокамерник, с которым приходится сидеть нос к носу всё время
пел:
"Давай насрем друг другу в руки и в дальний путь на долгие года".
Я уж его и так глушил и этак, вроде помогает на день-другой, но потом он забывается - и опять.
Однажды он пошел на бизнес-ланч. Там увидел салат с яйцом и огурцом. После этого нон-стопом пошло: "Давай пожмем друг другу руки и в дальний путь с яйцом и огурцом".
И тут я сдался. Творчество же.
В конце месяца певец эмигрирует в Канаду. Счастья ему и мне.
"Тринадцатое колено" Артура Кёстлера. (в Сети - вот здесь)
Автор остаивает гипотезу о хазарском происхождении восточноевропейских евреев. Если признать правоту Кёстлера, получается, что прародина большинства ныне живущих евреев - не Палестина, а степи между Волгой-Доном-Каспием.
Хазарский каганат, призрачное царство. Никаких материальных следов кроме нескольких монет с правосторонними надписями. Никаких литпамятников кроме дюжины косвенных документальных свидетельств.
Чистая табличка, контурная карта - рисуй - не хочу; соблазн велик, особенно для непрофессионала вроде Кёстлера. Глядит на хазар, как Гоблин на "Бумер".
Степная империя, тюркская держава. Две главные проблемы - Византия и арабы. Балансируя между, хазары приняли нейтральное вероисповедание - иудаизм. Когда оформилась третья проблема с названьем кратким Русь, каганат закончился; подоспевший татаро-монгольский каток разве что утрамбовал руины.
Что стало с многотысячным хазарским народом? Традиционалисты пожимают плечами: а что стало с печенегами, c половцами, с чудью белоглазой? - и с сомнением указывают на караимов и татов: иудаизм, тюркское происхождение... может быть, хазары, а может и нет. Артур Кёстлер отстаивает маргинальную точку зрения: караимы и таты - это хазары на все сто, польские(а также украинские-белорусские-литовские) евреи - это хазары процентов на 95. По Кёстлеру, есть прямая связь между исчезновением Хазарии с политической карты и бурным ростом еврейской диаспоры в польском королевстве.
Я - дилетант, я - из широкого круга лиц интересующихся, как пишут в аннотациях. Ничего удивительного, что живое слово закаленного колумниста и беллетриста Кёстлера мне куда милее, чем нудные монографии дипломированных спецов. Уже за одну только стилистическую состоятельность я готов априори принять его сторону, настроен кивать и поддакивать.
Но - не получается. Аргументация с самого начала строится на видимых натяжках.
Трудно не заметить, как завышается реальная численность хазар - перед закатом.
Как искусственно продлевается этот самый закат - лет этак на 150, лишь бы состыковать исчезновение Хазарии с сионизацией Польши. И как без надежных оснований занижается численность немецкого еврейства на тот же момент - просто для того, чтобы опровергнуть традиционную точку зрения, согласно которой основной поток еврейских переселенцев шёл в Польшу именно из Германии.
Но даже если принять все эти выкладки, непонятно, как быть с языком диаспоры. Они говорили на идиш и это был немецкий суржик без тюркских вкраплений. Чтобы справиться с ситуацией, Кёстлер высаживает причудливый цветник из произвольных конструкций. По нему плачет бритва Оккама.
Тут и евреи-готы и земля Ашкеназ к северу от Арарата и тысячи караимов в Польше перед первой мировой... Книга снабжена деликатным и толковым комментарием. Пока идет обзор собственно хазарской истории, научный редактор Г.А.Юрченко усердно расставляет ссылки на источники, развертывает цитаты, приводит дополнительные аргументы за и против. Но когда Кёстлер переходит к доказательству основной гипотезы, научный редактор умолкает и предоставляет автору солировать в одиночестве. Без комментариев.
В своих построениях Артур Кёстлер не был первопроходцем. Он опирался
на работы Абрахама Поляка. Остается только догадываться, чем идея великого
перевоплощения народов так увлекла израильтянина Поляка, которого подростком
привезли в Палестину из Киева и англичанина Кёстлера, который до сорока
лет был венгром.
Однажды в глубокой юности стоял я тамадой на полупролетарской свадьбе.
Минимальный опыт имел, порядок величания в общих чертах знал. Но ражие увальни в подддевках и косоворотках, накатив по маленькой, меня, щуплого бледного студентика, всячески корректировали и направляли. С их подачи гонял я по столу какое-то мудацкое яблоко утыканное спичками и делал немало других унизительных вещей, о которых несомненно пожалел бы, если бы они не стерлись начисто из моей многострадальной памяти.
Во время перекура один манипуляторов подошел, блеском смазных сапог ослепил.
Важная птица - не то мясник, не то слесарь в автосервисе. По тем временам
- самый гегемон.
- Ну что тамада, теперь песняка бы надо придавить.
- Да, наверно. А что петь-то?
Мой наперсник как-то озадаченно оправил подпояску на красной рубахе.
- Вот ты - молодой, али ты песен не любишь, али не слушаешь?
- Ну почему. Высоцкого, вот, например.
- А разве есть что у Высоцкого такое, что можно хором спеть?
Это был трудный вопрос. Но я не сдавался.
- Ну допустим это: За меня невеста отрыдает честно:
Гегемон лишь осклабился золотозубо.
- Правду говоришь, есть такая песня. Для свадьбы - самое оно:
Тут он не выдержал и расхохотался а потом взял меня за лацкан тужурки
и вкусно дохнул водкой:
- Да и не кладется она на хор, понимаешь? Так что, думай давай, хорошо
думай. Как за стол вернемся - запевай. Лады? На прощание он покрутил мою
форменную пуговицу.
Голос у меня в принципе сильный, но немузыкальный, на стадии вокала - так просто противный. О-хо-хо, какой вокал - такие и воспоминания, уж это из памяти не сотрется.
На следующий день меня свалила жестокая инфлюэнца. То прижимало раскаленной плитой, то трясло и знобило. Две бесконечных недели красился месяц багрянцем. И переминался с ноги на ногу задубевший сторож у красоткиного крыльца. И трепыхались потные сосульки белой гривы моего коня.
Когда я выздоровел, что-то во мне изменилось. Что-то случилось с моим
общественным темпераментом, с моим социальным модусом. Конечно, еще не
раз я орал за компанию Я еду с тобою охотно, но не так, не так
охотно как другие. И на все разговоры про народные чаяния и коллективный
разум, про объединяющую идею и заслуженную популярность, отвечал невпопад:
- Тебе песняка надо, ты и дави.
Еще я вот что заметил. До болезни - если я стоял в винной очереди, только ленивый не подходил ко мне: cлышь командир возьми мне тоже вот деньги очень надо понимаешь спасибо друг. Теперь все эти умники обходили меня как зачумленного.
Что-то во мне переболело, перегорело тогда.
1
Георгий, вальяжный восточный юноша в твидовом пиджаке шествует по
коридорам ТОО Спарта Плюс, дымя сигарой. Его непроницаемый взгляд мерно
вспыхивает каким-то левантинским лукавством. Когда Георгий смотрит вслед
пробегающим офисным блондинкам, взгляд слегка увлажняется.
Он заведует Отделом Локальных Продаж. Большая должность; но чувствуется,
что его интересы несколько шире. Время от времени в коридорах ТОО Спарта
Плюс материализуются задумчивые джигиты, не слишком похожие на Локальных
Клиентов.
- Девушка, Георгия знаешь, да? Слушай, покажи где сидит.
Офисные блондинки с казенной вежливостью показывают дорогу, а вслед шипят
неслышно:
- У, с гор спустился...
Всё это было десять лет назад. Я в ТОО Спарта Плюс был новичком и непроницаемый
взгляд Георгия никогда не задерживался на мне. Поэтому я был удивлен,
когда он позвонил и тепло обратился по имени.
- ...cлушай, у меня друг один, у него фирма, купи-продай. Такая же как
наша, только маленькая. Можно ему программу поставить - заказы там, складской
учет? Такую же как у нас. Можем с тобой договориться?
Иными словами - злоупотреби служебным положением. Я начал маневрировать.
- Знаешь, это довольно большой комплекс. И такими делами - кому поставить, кому не поставить, ведает мой начальник, Переяславский. Давай ты с ним договоришься.
- Слушай, а можем с тобой напрямую? Там фирма маленькая, значит и программа нужна маленькая. Один, два вечера останешься, напишешь, a?
То есть не просто злоупотребление, но еще и за копейки. Я извинился, сказал что за два вечера не выйдет, что проще поставить ту что есть - но через Переяславского.
На этом всё и заглохло.
Однажды у нас в разгар рабочего дня сломался сервер, через который шло
оформление заказов. Мы с
Вошел Георгий, потянул носом воздух, спросил:
- Ребята, когда можно будет заказы делать?
Мы воздели руки к небу.
- Пока не знаем, пока не знаем.
Мы сразу скажем, мы сразу скажем.
Георгий ичез, а через пару минут вошла девушка-оператор. Это она набирала
заказы. Когда всё сломалось, ее известили первой. И вот она входит и спрашивает
с крайним удивлением и даже с вызовом:
- А чё это я в программу войти не могу?
Между тем распотрошенный сервер лежал на полу: лохмы проводков и обнаженные
платы. Мы с
- Кто? Что?
Ты же видишь! Ты же знаешь!
Девушка смутилась немного.
- А мне Георгий только что сказал, что можно работать. Что он договорился.
- Ах, он договорился!
Ты слышал, договорился!
Ну, раз договорился...
Мы долго, долго не могли успокоиться. Мы не успокоились и через полгода, когда Георгия неожиданно уволили. Я так понял, что он не только других толкал на злоупотребления, но и сам не чурался. Тайное стало явным и от вальяжного командира Локальных Продаж остался только впечатляющий телефонный счет, выставленный секс-линией с доминиканскими номерами, да неупорядоченная клиентская база.
И хоть мой рассказ и без того безбожно затянулся, я всё-таки позволю пару слов о клиентской базе. В Спарте действовало правило: за привлечение нового клиента - хорошие премиальные. Тонкость была в том, что не делалось различия между физическими и юридическими лицами - всё ведь только зарождалось, много было романтизма и бестолковщины.
Для Георгия это правило стало золотым. В точности как для героя еще одного известного анекдота - 'у нас джентльменам верят на слово'. Механизм успеха был прост: за каждой новой закупкой Локальный Клиент (с которым Георгий предварительно договаривался) являлся с новым паспортом - жены, друга, брата, свата, экспедитора. И заново регистрировался. То есть, клиентская база всё же была упорядочена, но очень по-свойски. Преемнику Георгия стоило немалых трудов распутать этот генеалогический чертополох:
Всё это триста раз поросло (опять ботаника!) быльём. Но и посейчас в
нашей комнате хоть раз в полгода, а разыгрывается практически ритуальная
сценка. Звонок. Компьютерный мастер Вова снимает трубку. Там кричат. Вова
недовольно отодвигает трубку от уха. Вслушивается. Делает плачущее лицо.
Обреченно бурчит в трубку:
- Ладно. Сейчас приду. Встает и сообщает нам.
- Я к Антонову. Похоже, винт накрылся.
- А он хоть перезагружался?
- И не раз. Да я знаю этот комп. Это всё. В морг.
И уже когда Вова уже в дверях, кто-нибудь обязательно обязательно крикнет
ему вслед:
- А договориться не пробовал?
2
Если идете по коридору ТОО Спарта Плюс наша дверь - третья справа.
Она набита компьютерами и нашпигована техническими людьми. Войдете - увидите еще одну, внутреннюю дверь - тоже справа. За ней - наш начальник, Переяславский. Он не только над нами начальник. Его сфера деятельности настолько шире нашей, что мы с ним можем неделями не разговаривать на производственные темы. И ничего, идут дела-то. Но именно мы, технические люди - его форпост, его предбанник, его карантинная зона. А что секретарша Переяславского сидит совсем в другом месте - так это ведь Москва; метро Третьяковская и Третьяковский проезд тоже не соседствуют, знаете ли.
Весь день хлопает внутренняя дверь. Весь день наш начальник вбегает и выбегает, дверь запирает и дверь отпирает. Его перемещения непредсказуемы и стремительны. Подобный элементарным частицам, о которые сломала-таки зубы современная физика, он может присутствовать в нескольких местах одновременно, а иногда - вообще ни в одном. Тогда, отряженный на его поиски, бегает по офису озабоченный шеф охраны, нервно оглаживая под пиджаком табельное оружие.
Весь день идут к нашему начальнику посетители. Идут с бумажками, идут
с папками, идут с кейсами. Войдут и с порога - зычно:
- На месте Переяславский, не знаете?
А хули мы-то? Уж не по одному разу всем объяснили, что днями напролет - в мониторы уткнувшись, что перемещения начальника не отслеживаем, чай не Гейзенберги какие. Да и вообще - не секретари мы ему. Вот так!
Но людям что в лоб что по лбу. Каждые три минуты:
- А Переяславский на месте?
Мы ж в ответ молчим как эстонцы.
Это я помню в 1988-м мы с другом путешествовали на авто по Прибалтике.
На выезде из Пярну друг остановился у обочины, вышел из машины, подошел
к молодому человеку который спокойно стоял на крылечке магазина и спросил
его:
- Скажите пожалуйста, это дорога на Таллин?
Молодой человек так же спокойно стоял и молчал. Друг подождал немного
и повторил вопрос. Молодой человек еще постоял спокойно и повернулся на
сто восемьдесят градусов.
Друг сел в машину, хлопнул дверцей так, что внутри его копейки что-то посыпалось, склонил голову на руль и сказал: 'Что ж блядь молчать-то, ведь не я же его оккупировал!' Мой друг практически дословно повторил строчку из известного стихотворения Анненского, только я тогда не решился ему сказать об этом. Вскоре мы увидели указатель на Таллин. Правильной дорогой мы ехали.
Так вот, молчим как эстонцы. Только мягкосердечный Вова, что сидит по
левую руку от меня изредка дает слабину. То есть подает голос:
- Кажется на месте.
или
- Вроде вышел.
Интересно, что Вова почти всегда ошибается.
А люди - ничего. Приспособились к нашему молчанию. Войдут, с порога зычно - "Переяславский на месте?" - и, не ожидая(да и не слушая) ответа, спешат к внутренней двери и за ручку - дёрг. Которые позастенчивее - те сперва стучат, конечно, и только потом дёргают.
Однажды таким макаром к Переяславскому вошел Зельин. Разумеется, он не стучал. Он - Командир Всех Продаж. У него две пары рук. Когда он идет по коридору, Торговые Агенты трусят за ним в четыре ряда и он всеми наличными руками подписывает им Разрешения На Продажу.
Еще у него две головы. Вторая - для сочинения Алгоритмов Оптимизации
Успехов. Они сочиняются непрерывно. Каждый последующий перечеркивает предыдущий.
Когда Зельин входит в нашу комнату, мы втягиваем голову в плечи. Ощущаем
себя этакими галерными гребцами, к которым пикирует с небес вестник в
крылатых сандалиях и без предисловий, пронзительно:
- Ребятушки! Да что ж вы такое творите! Куда вы на Эгину, надо же на Эвбею!
К нему - старшой. Пятками босыми шлепает, цепью гремит. - Да, как же это,
как же. Вот путевой лист, тут сказано на Эгину и подписано всё, мы ж не
сами.
А вестник лист у него выхватывает, пополам - шварк, да из-за пазухи новый
папирус выхватывает. На Эвбею! А сам уже и в небо взмывает, только из-за
облаков доносится:
- Что за народ! Столько лет работают, а Кипр от Крита отличить не могут!
Короче, Зельин у Переяславского сидит, а мы, в мониторы уткнувшись, по обыкновению помалкиваем. Только каждый гадает: какую Эвбею нам на сей раз измыслят.
Тут в комнату вламывается Торговый Агент, хрупкая девушка с темпераментом
некрасовской женщины. Глаза сверкают, голос звенит:
- А Зельин там? - и на внутреннюю дверь показывает.
Мы сперва-то оторопели. Уже очень нестандартный вопрос был. Только Вова
мягкосердечный нашелся через минуту-другую.
- Там вроде.
Не ошибся, что характерно. Но тут последовал второй вопрос - наповал.
- А когда выйдет ?
Мы все впали в ступор и кататонию. А некрасовская девушка комнату взглядом обвела, очами горящими сверкнула да как рявкнет:
- Страна Глухих! Ни на что нет ответа!
Выскочила - и дверью бабах. Да так, что там что-то затрещало, посыпалось и как бы зажурчало даже.
Первым из ступора вышел в.п.с. со словами:
- Если кто не понял, это был Вопрос Года.
Так оно впоследствии и оказалось. Но ничто не стоит на месте. Пришел новый Год, а с ним - новые Вопросы. Переехал, воссоединившись с секретаршей, Переяславский. Снял вторую голову Зельин. Да и вторая пара рук ему теперь вроде как без надобности. Но обо всем об этом - как нибудь в другой раз.
--------------------------------------------
* ( анекдот про ассенизаторов): Канализацию прорвало. Приезжают два ассенизатора старый и молодой. Люк открыли, там говна доверху, о края плещется. Старый комбинезон одевает, перекрестился и ныряет. Через пять минут рука высовывается: 'Ключ на двадцать два'. Молодой подает. Через две минуты снова рука: 'Ключ на двенадцать'. Молодой подал .Тут - буллль - всё говно ушло, колодец - сухой. Старый вылезает, долго отплевывается, отряхивается, трясущимися руками закуривает. - Вот, учись как надо работать. А то так и будешь до пенсии ключики подавать.
Имперские лимерики
Во первых, лимерики очень
прилипчивы.
Во-вторых, сегодняшний St.Patrick's Day главная городская радиостанция
объявила неотъемлемым московским праздником.
В третьих - sorry за грубость и низший пилотаж: таков жанр.
*
Всем подряд председатель Подгорный
Строил глазки в кремлевской уборной.
Леня Брежнев тогда Снял его без труда
Задыхаясь от ревности черной.
*
Трое суток Станислава Каню
Леня Брежнев насиловал в бане,
Объяснял: 'Я не зверь -
Так я с каждым, поверь,
Кто приходит к нам с фигой в кармане'
* Как-то Брежнев с утра Арафата
Объявляет персоной нон грата:
'Ты и друг мне и брат,
Но, подлец, бородат,
Целоваться с тобой хуевато'
(20 марта 2005)
В барселонской главе у Петра Вайля есть примечательный абзац - про флёр целомудрия, наброшенный на огромную страну соцреализмом, про фильм "Два бойца", чей густой гомосексуальный колорит не воспринимался современниками: не то у них было устройство хрусталика.
Когда я натыкаюсь на это место, мне вспоминается середина семидесятых.
Каждый вечер в программе "Время" клеймят израильскую военщину. Передают
сводки с Ближнего Востока. Зачин всегда один и тот же:
"По сообщению ливанской газеты Хуливам Хулинам..."
"Как утверждает ливанская газета Хуливам Хулинам... "
И так - каждый вечер на всю огромную страну. Как будто так и надо. Черно-белая картинка, пресная дикторша, брежневская стабильность. Назавтра на большой перемене мы с другом - два жизнерадостных чертенка - носимся, кривляемся и выкрикиваем тоненькими, нарочито противными голосами фразу, которую, конечно же, опять услышим вечером:
"Ливанская газета Хуливам Хулинам..."
Тридцать лет спустя про многие вещи уже не можешь сказать точно - вот это было в действительности, а вот это однажды приснилось. От зыбкости такой возникает тревога.
Не раз и не два на людных, осведомленных форумах задавал я вопрос про Хуливам Хулинам. Никто не помнит. Как будто не то у них было устройство ушной мембраны. Как будто не было ничего.
И только легкие отпечатки в непритязательном фольклоре оставляют некоторую надежду.
Завтра я встречаюсь с другом детства. С тем самым, с которым мы носились и кривлялись. Мы не виделись лет семь. За это время я познал зыбкость и тревогу. Я, конечно же, спрошу про ливанскую газету.
Но разве его ответ что-то докажет?..
Вот и начался футбольный сезон, и снова научился я прикасаться к телеящику, и выудил там вчера программу 'Однако'.
И когда М.Леонтьев давал отлуп 'Уолл стрит джорнел' - вдруг зазвенело что-то, перемкнуло и радугой осветился хрустальный мостик между временами.
Нынешняя молодежь этого помнить не может, а мы, шестидесятники, намотали на ус.
Был такой политический обозреватель Юрий Жуков. Работал в 'Правде', вел еженедельную телепрограмму. Пошелестит, бывало, письмом Варвары Александровны Уюмовой с хутора 'Залесский', ответит ей вроде как честь по чести. Но тут же выстраивает антитезу: 'А вот что думает по этому поводу обозреватель вашингтонской газеты:' А газетой этой - нет, не шелестел, потому что языков не знал, да если б и знал - разве ж не западло: такое - в студию проносить?
И процитировав язвительно вашингтонского обозревателя, Юрий Жуков вскидывал расстрельно пальчик и восклицал, густея голосом: 'Так пусть же знают эти господа!..'
Так пусть же знают! Эти! Господа!
Похожая интонация?
Точка сопряжения между прилизанным брежневским дедулей и постолигархическим охриплым горлумом?
Да нет же - прореха в вечности, лаз в континууме, обещание...
Вот такие они, маленькие радости зрелого возраста.
Снег да снег, всю избу занесло
И Маманя глядят на село
Сквозь коленчатый зрак перископа.
Мы с Еропкой совсем пацаны
А Оне говорят нам: 'Сыны,
Это полная жопа'
Ночью вспухла река ото льда
Наш домишко уплыл в никуда
Окна вдрызг и шибает шугою.
Мы с Еропкой топорщим усы
А Маманя кричат нам: 'Не ссы'
И гребут кочергою.
В знойном мареве пел соловей
Налетел ураган суховей
Завертело хибару как щепку .
В наших бородах выцвела смоль
А Маманя сжимают буссоль
Да щекочут гашетку.
Выше облака, ниже травы
Сеет дождик. Палёной листвы -
Невпродых. 'Перемнёшься, подлюка' -
Шепчут мама незнамо кому.
Братец-лунь закатился во тьму
Я за ним повалился без стука,
В половице нащупал кольцо,
Потянул. И роняю лицо
В черноту бомболюка.
Не фанат я, не поклонник и не копенгаген: но точно знаю: вчера видел лучший в своей жизни кинотрэш. По телевизору, промеж ментовской мутотени и мучений АК Барса - этакий, понимаете ли, глоток свободы. Razorback на RenTV. Снято - не оторвешься. С такой истовостью, с таким тщанием: И это при том, что то что актеры - так себе, действие местами провисает, хищные дикие свиньи - слишком бестолковые и зашуганные, а главный Монстр-Кабанище, Царь-Боров, вероятно изготовлен специалистом по проведению детских утренников.
Кстати об утренниках. Нам с дочкой всучили билеты и пришлось в воскресенье
идти в ММДМ на дурацкий мюзикл по Андерсену. Начало задерживали, звонков
не давали, в зал не пускали. В фойе: точнее - в узком полукольцевом отстойнике
маялись(не присесть) сотни малых детей. Изнывающая дочка перечитывает
стереотипный текст на обороте билетов и говорит:
- Надеюсь, после моего третьего зевка они начнут пускать:
Пустили хорошо если после двадцать третьего. По залу расхаживал Палач в красном балахоне. Новаторы бля.
А сегодня дочка рассказывала кошмарный сон. Крысы на Яузе. Бандиты у Рамстора. А потом пришли рабочие и говорят: - Сейчас зима и всех людей надо запечатлевать в стенку чтобы они там спали.
Ходил с дочкой в кино. Смотрели 'Лемони Сникет: 33 несчастья' в Большом Зале ЦДЛ. Вот уж поистине театр начинается с вешалки. Аура одряхлевшего бастиона Русской Литературы идеально сочеталась с квазивикторианской псевдоготикой кинодейства.
В предбаннике ЦДЛ черной тушью на белом ватмане явлен запрет Хачику Мусаковичу К<...> на появление в Клубе по причине отъявленного поведения. На черной лестнице - где курилка и туалеты - свищет ветер, грохает сталинский лифт и всюду развешаны надписи (форматом поменьше, чем анафема Хачику Мусаковичу) : Уважаемые дамы и господа! Убедительная просьба, пожалуйста закрывайте двери. В Доме очень холодно!
Всё же думаю, что в пристанище тетушки Джо над озером Лакримоза было похолоднее.
В Доме полуистлевшие ковровые дорожки и ободки ржавчины на парадной люстре. У входа в Большой Зал - фотогалерея. Уходящая, ушедшая натура. Когда ураган разносит над озером Лакримоза снимки из альбома тетушки Джо - коллективные портреты Общества Подзорной Трубы - нет никакой возможности отделаться от навязчивой ассоциации.
Сам фильм мне очень понравился. Есть один специфический момент. В нашей семье роли распределены так: если выходит антропоморфный фильм, типа Хоббитов или Гарри Поттера, то ребенка ведет жена, сохранившая живой интерес к подобным сюжетам. Мультяшки же и собачки остаются на мою долю. И вот, в кои-то веки я сидел с дочкой в зале как зритель, а не просто как отец.
Есть еще один важный момент. Хотя призрак бытового алкоголизма не слишком маячит у меня за спиной, Лемони Сникет помог переломить некую неприятную тенденцию.
Судите сами. Придя на "Книгу Джунглей-3", я выпил в баре перед сеансом 50 граммов виски Dewar's. Чтобы, значит зарядиться благодушием и безразличием. Не хватило.
Перед "Немо" я принял 100 граммов Dewar's. Благодушия едва хватило до середины.
Перед "Гарфилдом" поднялся до 150. Благодушие так и не пришло.
Вы видите, куда всё катилось? Еще немного и я заделался бы тем красноносым папашей: одним из тех, кого я с младых ногтей видел насквозь и, конечно же, едко презирал как какой-нибудь Стивен Дедалус.
Даже если нос был нормального цвета, я узнавал Красноносого по характерной суетливости, по отсутствующему взгляду, по манере беспричинно подгонять-подталкивать ребенка: 'пошли-пошли'.
Перед "Сникетом" я ничего не выпил. Положим, я не мог знать заранее, что запас безразличия мне не понадобится. Просто час был ранний, да и выбор в буфете - поистине сиротский. Но зато - какой создан роскошный прецедент!
А ведь запросто мог бы сорваться: в Доме очень холодно.
Примета
Наставник говорил: нельзя смотреть в глаза, точнее - нельзя даже
подымать глаза на пьяных, на собак, на ментов.
А я вот еще что знаю.
Если за обедом в рабочий полдень сказать себе: 'остаток дня обещает быть
легким, выпью-ка я кружечку пива' - то выпитое пиво разбудит Энтропийного
Червя и принесут сорок бочек арестантов и триста ведер документов, предъявят
нахмуренные брови, откроют смятенные сердца и скажут:
как же ты допустил
и скажут: мы не знали, что ты не знал
и скажут: ведь это не очень сложно, да
и скажут: выручай брат.
И где мой остаток дня. Где мой законный вечер. В корзине для бумаг стынет мое сердце. В моем мозгу пирует Энтропийный Червь.
Можно было что-то одно. Можно было выпить пива - но тогда не следовало говорить себе про остаток. А если уж не удержался, сказал - тогда надо было держаться и не пить. На самом деле, можно было заменить пиво бокалом вина. Даже тогда всё бы сошло, всё.
И я это знал.
Наставник говорил: чтоб не нажраться, надо пить по убыванию градусов.
А я сидел с ним плечо к плечу, стакан к стакану и дивился:
- Почему ж тогда ты пьешь наоборот?
- С меня довольно и того, что знаю истину, - скромно отвечал наставник.
Космос
Когда мы были молоды и часто напивались, специфическое вращательное
состояние рассудка и организма, возникающее при попытке закрыть глаза
и уснуть, у нас, студентов скромного технического вуза, называлось вертолет.
А у моих друзей, обучавшихся в МГУ, это же состояние называлось космос. Мы не сразу понимали друг друга. Не далее как сегодня в приватной беседе с культовым академгородским лжеюзером, я выяснил что в Новосибирском Университете это называлось выход на орбиту.
Не правда ли, прослеживается прямая связь между степенью академических притязаний и уровнем метафорической дерзновенности?
Когда я учился в советской средней школе, нам иногда устраивали дополнительный
урок. Это называлось классный час. Или субботник. Или урок мужества. Или
просто надо было подкормить артиста. И тогда дородная тетя с набрякшими
веками, откидывая голову - художественное чтение - гремела всей мощью
старой мхатовской школы:
-Кого везёте?
-Грибоеда.
Ее прекрасно было б слышно и на тюзовской галерке, а она надрывалась
в обычной классной комнате. И дребезжали стекла и отъезжали цветочные
горшки.
На днях дополнительный урок устроили моей дочери Арине. Сказали: будет Праздник от Danone. Всех четвероклассников согнали в актовый зал. Там детей подхватили аниматоры, наряженные Скелетонами.
Скелетон - рекламный талисман бренда. По своей сути йогурт - продукт распада. И значит, нет ничего удивительного в том что главный производитель йогурта тиражирует обаятельных мертвяков.
Под их руководством дети горлопанили свои любимые песни - Ночной Дозор
и Чорный Бумер, водили хороводы и играли в бутылочку. Бутылочка
остановилась на моей дочери и за это женский скелетон покрасил ей волосы
оранжевым гелем. Других тоже частично покрасили. Другим вообще было жутко
весело, даже педагогам. Преподавательница ДПИ Ирина Петровна, дама-супертяж,
плясала, обхватив мелкую малоизвестную учителку за шею. Казалось, сейчас
она зашвырнет ее в небеса.
Моя дочь, хоть она и завзятая тусовщица, пребывала в полном замешательстве.
С этого момента в ее рассказе отчетливо пробиваются интонации кортасаровской
'Ночной школы'.
- Все стали какими-то другими и странными, с дикими и пустыми глазами.
Но я нашла взглядом Машу Кац и поняла, что она тоже не знает куда деваться.
И хоть она лгунья и обманщица, я стала продвигаться к ней.
(Маша Кац - крошечный белокурый ангел в круглых очочках) Барышни поняли друг друга без слов и начали вместе шифроваться. Если к ним приближался аниматор, они принимались плясать и хохотать, лишь бы Скелетон не затащил их в круг. А как только он отходил, высматривали пути к бегству.
Арина заметила, что их классная, Юнна Марковна, учитель
старой закалки, отнюдь не в восторге от происходящего и потащила Машу
к ней.
- Что девочки, нравится вам? - лукаво блеснули из-под пенсне глаза заслуженного педагога.
Без ложной отцовской скромности, замечу: моя дочь - прирожденный дипломат.
А значит, безошибочно чувствует момент, когда нужно рубануть правду-матку.
- Юнна Марковна! - торжественно сказала она - больше всего на свете мы хотим отсюда смыться!
- Ну идите, - с усталой и доброй улыбкой сказала учительница, - я вас отпускаю.
На выходе Скелетоны всучили им по коробочке йогурта. Добежав до класса, подруги, не сговариваясь, швырнули презенты в мусорную корзину.
Тем временем стали подтягиваться их одноклассники. Вошла и Юнна Марковна с дареным йогуртом. Открыла, попробовала. Похвалила.
- Очень вкусно!
И тут заметила мусорную корзину.
- Кто! - страшно закричала она, роняя ложку, - кто выбросил йогурт в помойку!? Арина с Машей оторопели.
Откуда им знать учителей настоящей советской выделки так, как их знает наше поколение. Они, бывало, если увидят, что кто-то хлеб бросил, могли указкой заколоть, на меловой тряпке удавить.
- Это я, - пролепетала лгунья Маша Кац.
Арина же дипломатично промолчала.
- Немедленно достань его и съешь! Маша вытащила из корзины свой йогурт и на негнущихся ногах вернулась к своей парте.
А потом она схитрила. Достала бутылочку с питьевой водой, пролила несколько
капель на пол и закричала:
- Арина, Арина, мы разлили воду! Надо вытереть, бежим скорее за тряпкой!
Они выскочили в коридор, а когда вернулись, про их демарш уже никто не помнил. К тому же Юнна Марковна куда-то вышла. А класс хохотал, галдел и собирался по домам.
Никита вскрыл свой йогурт, зачерпнул пальцем и сказал:
- Какое гавно! Гавно с апельсином! Это никто не должен есть!
И всё съел сам.
1
Очень правильный
вопрос ставит тов. aloes
По какой такой причине сухое вино бутилируется 0.75 литра за редкими и даже редчайшими исключениями?
Я-то человек кадровый, ветеран войск алкогольного обеспечения. Вот мне грешным делом и показалось, будто вопрос выеденного яйца не стоит и наши молодые бойцы изучают его на политзанятиях. Сам-то я ответа не помню - так ведь каждый день рутина, шагистика. Тут и уставы освежить некогда.
Короче говоря, запрятал я за обшлага гордость свою ветеранскую и пошел, седой кусая ус к мальчишке-замполиту, молоко на губах не обсохло.
Так мол говорю и так, чувство боевого товарищества конечно штука важная, но должен же у служивого человека быть такой особенный момент выпить вина хорошего - чтобы и в меру и в одиночестве. А тут на тебе - 0.75 и никаких гвоздей.
И, значит, дилемма - либо пей всё до дна, а потом башка - чугунная, во рту сухмень, сердце чекалдошит как станковый пулемет Дрейзе.
Либо затыкай, убирай в вещмешок (а если по званию положено - то в индивидуальную тумбочку) и до самого подъема(а если что? а если тревога?) мучайся думой о том, что с каждой минутой киснет вкус, испаряется аромат, а с ним и казалось бы с толком потраченное денежное довольствие.
Мальчишка в затылке чешет. Всё а да э да исторически сложилось. А по сути-то сказать нечего! Эх ты, говорю, мямля необстрелянная. Иди говорю, уставы учи.
Пошел к начштаба. Продолжение следует.
2
Докладываю. Ответ получен.
Ответ такой, что по форме верно а по существу издевательство. Но довольно иносказаний.
Ответ сводится к тому, что при бутилировании меньше 0.75 литра вино хуже развивается и быстрее приходит в негодность. Не за 150 лет, выдыхается, а за 120, как я понимаю. Да столько не живут! Станковый пулемет Дрейзе, даже если его исправно смазывать и полировать бархоткой, за такое время и тот придет в полную негодность!
А еще томная секретчица, зябко поеживаясь в лесном бункере, говорила мне про плечики. Про бутылочные, то есть, плечики, которые суть альфа и омега конфигурации винного сосуда. Говорила о том что, как ни странно литраж 0.375 - еще туда-сюда, а вот розлив в 0.5 может быть приравнен к вредительству и диверсии в силу физико-химического парадокса.
Плечики! Уши вянут!
Остаюсь при своем мнении простого кадрового служаки. Все эти плечики - схоластика и бредятина. Круговая порука и мировой заговор, подобный тому, какой капиталисты-глобалисты учредили против своих наемных бедолаг.
(Речь про так называемый фиксированный отпуск. Рождественские каникулы, майские каникулы. Все в пампасы, никого не дозовёшься. Цены взлетают до небес, ни тебе продыху ни свободы передвижений)
На эти бы плечики да накинуть стальную мантию демпинга. На эти бы плечики - посадить бы какой-нибудь винный Мегафон с тарифом Особый. Разобрались бы тогда с физическими парадоксами дружненько, на раз-два-три.
И это так же верно, как то, что вода кипит при ста градусах, а девяносто градусов это - ать - два - прямой угол.
По ЖЖ гуляет забава 'Кто из ваших друзей параноик', позволяющая выявлять лжеюзеров, поставивших запрет на индексацию.
Ну и я, весь в суматохе дел, изнывая от праздности, проверил на паранойю своих френдов. И двум особо приближенным, можно сказать соратникам, задал стереотипный вопрос 'А почему, собственно?'. Ответы были тоже стереотипны 'А нехрена'.
Сам я считаю, что поисковые машины сильно упрощают общение по интересам, поиск правильных людей и т.п. Но мне понятен и человек, ставящий запретительную галку. Его утомили все эти новоявленные контакты, непрошенные связи. Такой человек представляется мне задумчиво бредущим по темному саду. В саду хоть глаз выколи, а человек позлащен внутренним светом. Он движется, то и дело брезгливо вздрагивая: его лупят мохнатыми крыльями по лицу заполошные мотыльки из поисковика.
Несколько лет назад ко мне с горящими глазами вбежал менеджер из соседней комнаты. Мы только что расстались после нудного, но необходимого разговора о правилах учета акцизных марок. И вот он вбегает, совершенно иной, и спрашивает, знаком ли я с Н.Колпием. Ну, говорю, да, отчасти, а что?..
Оказалось, покончив с акцизными марками, чувак из соседней комнаты через поисковик набрел на сайт Андрея Носкова и Н.Колпия. Он задал в поиск Шамбалу и Рериха. Он этим бредил с детства. А Н.Колпий как раз тиснул кислую рецензию на книжку про путешествие Рериха в Шамбалу. А соседу неважно было какая рецензия.
Он хотел через меня причаститься к Н.Колпию, который - через автора книжки - сопричастен самому Рериху.
В невзрачном сослуживце он узрел Шамбалу. Над глупым офисным бдением воссиял Путь.
А что если бы я тогда поставил запрет на индексацию?
В серии 'Игра в классику' с бесстыдным подзаголовком лучшая серия современной прозы вышла действительно достойная книга.
Престарелый Казанова принимает загадочную гостью, которая, без сомнения, олицетворяет Смерть и подробно рассказывает ей о том как в возрасте 38 лет, в Лондоне, он без памяти влюбился в мадемуазель Шарпийон (которая, возможно, олицетворяет Жизнь) и всеми способами добивался взаимности у 18-летней красавицы.
Лондонский колорит (год 1764-й от Р.Х.) наличествует, но будет прегрешением против истины сказать, будто Эндрю Миллер зачерпнул глубже или положил краски гуще, чем его собратья по перу, имя которым легион.
Сюжет в меру занимателен, но не особенно оригинален. Приходит в голову бунюэлевский 'Смутный объект желания', который, в свою очередь, восходит к мифу о Сизифе. Головокружительное действо по такой канве не разгонишь.
Само имя Казановы - брэнд и символ известно чего, но читатель, взыскующий эротических роскошеств, будет разочарован. В номинации 'певец плотской любви' Эндрю Миллера не стояло. Скорее, автор предстает, как скромный стенографист сексуальных обломов.
Тем не менее - книга убедительна, автор талантлив. Отвечая на вопрос в чем сила?, я бы выделил два аспекта.
Во-первых, достаточно беглого знакомства с выходными данными, чтобы увидеть: Миллер написал роман о своем ровеснике. Искрит здесь. Джакомо Казанова переживает возрастную ломку, которую принято называть кризисом среднего возраста. Усталость накладывается на нерастраченные силы, опыт - на растерянность. 'Казанова' Миллера - это о том, как признанный эксцентрик и мошенник, авантюрист европейского класса - в 38 только и начинает чудить по-настоящему.
Во-вторых, Миллер не просто изрядный стилист - ему подвластна одна важная иллюзия. Эта иллюзия сродни той, которую случается испытывать, когда запрокинув голову мы разглядываем подпирающий небо шпиль. Четкое, толковое повествование непрерывно падает в гротеск и абсурд: летит и пасть не может.
I
Мой институтский друг Киря Репс очень, скажем так, доверял мнению друзей.
Однажды ему кто-то дал Галича на магнитофонной бобине. И я, прежде Галича не слышавший, ознакомился и сказал, что это вещь. Я требовал поставить эту запись всякий раз, когда приходил к Кире в гости. То есть чуть ли не каждый день: Киря жил рядом с институтом. Сами понимаете - большая перемена, окна всевозможные, и, конечно, прогулы.
Киря ставил ленту, садился со мной и слушал в полном убеждении, что это
- вещь. Раз послушал, два послушал. А на третий раз пришел наш третий
друг, Митя Кролик. Посидел минуты три и сказал:
- Хуйня какая-то.
От меня не укрылось облегчение, которое мелькнуло в глазах Кири Репса: выходит, Галич не такая уж вещь, можно больше не мучаться.
Митя сказал, что скоро лето и надо устроить велопробег Москва - Одесса. Киря загорелся. Они ушли обсуждать детали экипировки, а я остался дослушивать Галича.
Запись, кстати, была так себе. Во-первых, ужасающего качества. Невозможно было разобрать не только некоторые слова, но и отдельные фразы. Во-вторых сама подборка была не слишком удачной, но я это понял несколько позже.
Велопробег Москва - Одесса тоже не заладился.
II
Примерно в те же времена мы с Кирей однажды поехали в гости к нашему дворнику-однокурснику.
Он жил в сретенских переулках. Тогда ДЭЗы практиковали такую систему:
нанимали студента и селили его в старых домах, предназначенных под снос.
Некоторые из этих домов так и стоят до сих пор и в них нефтяные магнаты
с лоснящимися от фуа-гра губами кромсают карту Родины.
Ну вот, в пивной на Большом Головине мы залили емкость пива, пришли
в дворницкую, расселись и спохватились:
- Ой, а пожрать у тебя ничего нету? - Ребята, - развел руками хозяин,
- у меня только зельц.
- А что это? - спросил Киря. Хозяин не сразу нашелся с ответом.
А я слыл эрудитом и выпалил:
- Что-то среднее между холодцом и ливерной колбасой.
И тут же был слегка, но посрамлен: зельц отличался - в худшую сторону;
жизнь жестче, кто бы спорил:
- Ты это будешь? - с опаской спросил Киря.
- Да. А то за весь день - ни крошки: А ты, смотри, осторожнее.
Я знал, что у моего друга гиперчувствительный желудок.
- Если ты будешь, я тоже буду, - отчеканил он.
С голодухи зельц показался даже очень ничего, потом ненадолго стало противно, потом - привычно.
На следующий день мне позвонил Репс и мутным голосом спросил:
- Ну, ты как после вчерашнего?
Всегда считал невежливым отвечать вопросом на вопрос, но тут не выдержал
и удивился в том смысле, что с каких это пор пять литров разведенного
пива на троих называются у нас вчерашним?
- Да при чем тут пиво, - промямлил Киря, - зельц этот: Я всю ночь блевал:
Мне оставалось только выразить сочувствие, напомнить что я предупреждал и т.п. Честно говоря, если бы не Киря, я бы и не вспомнил про эту сомнительную закуску.
Нет, вспомнил бы. Несколько лет спустя я читал рассказ под названием 'Смертельный зельц', Евгения Попова вроде бы. Сюжет определенно перекликался.
III
Прошло лет пятнадцать. Киря Репс и Митя Кролик созвонились, договорились
и в назначенный день прикатили с разных концов света на горнолыжный курорт
в окрестностях Гренобля.
Обнялись, пошли в ресторан.
- О! - воскликнул Митя - у них тут есть стейк тартар! Надо взять! Знаешь,
что это такое?
Неискушенный Киря помотал головой.
Митя объяснил:
- Это просто горка сырого фарша. Из клевейшего мяса. Это о-ху-и-тель-но!
Просто горка фарша, представляешь?
- Пиздишь, - определил Киря.
Он слишком хорошо знал с кем имеет дело. Он счел это рядовой дружеской подъебкой. Митя Кролик - из тех, про кого написана частушка 'я без шуток не хожу'. Есть люди: есть по крайней мере песенные персонажи, которые идут по жизни смеясь. А Митя Кролик идет по жизни как мимо тещиного дома.
Митя долго мучал официанта и, наконец, сделал заказ. А Кире было лень читать меню. К тому же, он доверял выбору друзей, как уже было показано выше.
Он просто сказал официанту:
- All the same.
И что же? Еще не допили первый бокал, а он уже увидел в своей тарелке Правду, которая была страшнее любой подъебки. Он сперва не смог поверить в Правду, заставил себя проглотить немного:
Отличие альпийского фарша от дворницкого зельца было в эффекте. То есть, эффект был в принципе тот же: но был он мгновенным и, можно сказать, скоротечным.
Побледневший Киря вернулся за стол через каких-то пятнадцать минут. А Мите Кролику досталась вторая порция тартара, в чем я ему сдержанно завидую.
________________________
Вхожу я в офисный сортир и вижу - Козырев возится над раковиной, типа умывается. Прохожу внутрь, через полминуты возвращаюсь, он-по прежнему возится над раковиной. И тут я вижу, что у него из носа сильно идет кровь , а он ee как бы смывает.
А я в юности с этим делом намучался, каждую весну черт-те-что начиналось. Опыт богатейший. И я ему со всей деликатностью, негромко:
Нет, стоп. Пусть камера даст вид со спины, медленно поднимаясь вверх.
Двое склонились над раковинами. Один - коренастый, широкий, с массивным
загривком и квадратным затылком. Второй: в лучшем случае легкоатлет. И
если камера сумеет зацепить отражение в зеркале, мы увидим полускрытые
за водяной струей крупные румяные щеки первого, и бледное, узкое словно
бы затененное хроническим недосыпом лицо второго. И вот этот второй, со
всей деликатностью, негромко, говорит:
- А ты попробуй ноздрю зажать и переносицу - под холодную струю. Быстрее
свернется!
А первый ему отвечает голосом воды:
- Да я ее специально выпускаю. Давление у меня.
Второй молча сушит руки, и о чем-то задумавшись, выходит.
А первый всё стравливает, стравливает, стравливает.