На днях прочитал книжку мексиканского писателя Хуана Рульфо. Очень сильное впечатление; говоря простым языком АК Троицкого, Маркес - отдыхает.

Всемирную известность Хуану Рульфо принес роман "Педро Парамо". Там в финале бедняк приходит к богачу... А дальнейшие события происходят не то чтобы в нескольких разных реальностях... скорее в - особом, нерелятивистском пространстве. Одна из допустимых трактовок, или, лучше сказать, проекций сюжета такова.

Бедняк просит у богача денег: не на что похоронить жену. Рассказывает, каким ударом была для него эта безвременная утрата. Как он любил свою жену. Тут служанка начинает кричать: "Караул! Дона Педро убивают!"( в смысле - этого богача, а бедняк, кстати, по ряду косвенных признаков - его незаконнорожденный сын, но не об этом речь). Бедняку-то кажется, что он продолжает изливать душу, а на самом деле он рубит тесаком уже безжизненное тело богача, ибо тот отказал ему в матпомощи...

Начну со второго случая.

Но после стажировки всем надлежало вернуться в постылую казарму, всего на несколько дней.

Именно эти несколько дней показались особенно невыносимыми.

У многих моих товарищей начал вовсю проявляться дембельский синдром. Ничего неожиданного... и все-таки это выглядело странно. Средоточием помешательства была пряжка солдатского ремня, эта неотъемлемая часть нашего обмундирования.

Интеллигентнейший Ося Р. (сейчас он - преуспевающий специалист и добропорядочный американский гражданин) с остервенением с обтесывал обломками кирпича углы пряжки, превращая ее изогнутый квадрат в не слишком правильный восьмиугольник.

Мой друг Леша З.( сегодня он газетный администратор высокого ранга ) натирал свою пряжку пастой ГОИ(для чистоты и блеска). В принципе, вполне уставная процедура. Но Леша не прекращал этого занятия, кажется, ни на минуту.

Еще один мой брат по оружию (и товарищ по стажировке), Алик П., распрямлял пряжку: укладывал на асфальт и колотил сверху чем придется. Не сразу, не сразу сделалась пряжка плоской... Зато потом Алик подходил ко всем, оттягивал ремень на животе и, широко и горделиво улыбаясь, объявлял: "Я - дембель".

Честно говоря, сии невинные забавы меня раздражали. Я полагал, что два месяца на казарменном положении - еще не повод для психических трансмутаций. Был уверен, что меня вся эта дурость не коснется...

И вот наступил вечер предпоследнего дня. Я съел свой последний ужин в солдатской столовой. Выходя на улицу, я ощутил мощный прилив эйфории. По-моему эйфория возникла непосредственно после того, как я подавил сильнейшую отрыжку - прошу прощения и проч., но эта подробность кажется немаловажной.

У крыльца стоял Алик. Его пряжка была безупречно плоской. Его взгляд был безмятежно спокойным. Он знал то же что и я: завтра - домой. Я любовался Аликом! Чувство приязни, дружбы, родства распирало и окрыляло меня. Мне хотелось как-то выразить всю эту бездну эмоций... Простым жестом, обыденной фразой... Похлопать по плечу, сказать, "Ну что, Алик завтра - дембель"... Я легко сбежал с крыльца. Я не помнил себя от радости. Жест и фраза... жест и фраза...

Мы стояли друг напротив друга. Мы были примерно одного роста и комплекции. Эта подробность тоже кажется немаловажной. Потому что Алик напрягся, набычился и с силой ударил меня кулаком в грудь.

Я обдумывал ситуацию. Мы стояли друг напротив друга.

Хорошенько подумав, я пнул Алика сапогом в бедро. Правой ногой. Я ведь футболист. Причем весьма заурядный.

Мы стояли друг напротив друга. Вокруг нас собирался народ. "Они прикалываются - или что?.." - вполголоса спросили в народе. Алик, казалось, что-то мучительно припоминал.

Наконец он нашелся. "Ну ты чё, мужик, ты на кого тянешь...", - нараспев, с подобающим подвыванием произнес он заветную формулу. И после короткой, но выразительной паузы снова ударил меня кулаком в грудь. В прежнее место, с той же силой...

Всё казалось таким однообразным. Мы стояли друг напротив друга. Народ вокруг безмолвствовал и интересовался. Я еще немного подумал и сказал Алику:

- Ладно. Пошли строиться.

Так мы и сделали.

Маршируя от столовой к казарме, как всегда, пели песню "Катюша". Мы с Аликом очень любили петь в строю. У нас были немузыкальные, но сильные голоса. А у Алика, по-моему, даже был слух. Правда, я всегда считал, что для строевой версии "Катюши" достаточно элементарного чувства ритма. Хотя сам этим элементарным чувством не вполне владел и часто сбивал ногу своему отделению...

Когда мы наконец дотопали до казармы и нам скомандовали: "Вольно - разойдись", я побрел к Алику.

- Слушай, Алик, а чего мы с тобой подрались?

- Ты меня спрашиваешь? - изумился он.

И рассказал мне, что там, у столовой, сбежав с крыльца я пробормотал что-то совершенно нечленораздельное, глядя при этом в сторону; а затем без замаха треснул его кулаком в челюсть... Фраза и жест. Жест и фраза...

С тех пор я знаю, что такое настоящий аффект. Это не приступ бешенства, не пьяный кураж, не маниакальная горячка... Сознание отключается, точнее - размыкается, потому что где-то вне его в вступают в соприкосновение иные объекты...

Так замолкает радио в машине, когда поворачивают ключ зажигания.

Так глохнет окружающий мир, когда мы зеваем - широко, до хруста...

- Да ты знаешь, что ты сказал?, - округлил он глаза.

- Что ?

Он вжался губами мне в ухо.

Если даже в наши неразборчивые дни мат из уст восьмилетнего ребенка режет слух - что говорить о тех пуританских временах... вполне уже далеких.

Собственно, это и был первый из двух заявленных случаев.

Я все-таки надеюсь, что до третьего - не дойдет.