Я убежал от оскорбительной для меня демонстрации их счастья и снова погрузился в одиночество. Запертый в четырех стенах, я напрасно борюсь с мерзким видением.

Держу пари, что добром это не кончится, я пристально слежу за их совместной жизнью. Той ночью я ушел от них, чувствуя себя помехой, третьим лишним. Они сделались парой у меня на глазах. Их влечение было неистинным и неистовым. Они горели желанием, и в их объятии была доверительность посвященных.

Когда я прощался, они с трудом сдерживали свое нетерпение, трепеща в предвкушении полного уединения. Как незваного гостя вытолкали они меня из своего сомнительного рая. А я снова и снова возвращаюсь туда. И когда я замечу первые признаки усталости, скуки, досады, вскочу на ноги и расхохочусь. Я сброшу со своих плеч невыносимый груз чужого счастья.

Я увидел ее душу в ненавистном отливе, который обнажил источенное волнами, каменистое дно. Однако сегодня я все еще могу сказать: я тебя знаю. Знаю и люблю. Люблю зеленоватое дно твоей души. Я умею находить там тысячи загадочных мелочей, какие неожиданно находят отсвет в моей душе.

Она взывает и повелевает с ложа псевдо-Клеопатры. Вокруг тепло и душно. Засыпая после бесконечных бдений на вахте, она садится на последнюю мель полудня.

Верный раб, учтивый и покорный, выносит ее из пурпурной раковины на берег. Он осторожно выводит ее из жемчужного сна. Опьяненный легкими волнами фимиама, юноша оберегает монотонный ритуал ее дремотной лени. Иногда она просыпается в открытом море и смутно различает на пляже силуэт юноши. Она думает, что это ей снится, и опять погружается в глубь простыней. Он едва дышит, сидя на краю постели. Когда любимая спит уже глубоким сном, исполнительный призрак, грустный и поникший, встает и на самом деле исчезает среди пустынных рассветных улиц. Но спустя два или три часа он снова на своем посту.

Печальный юноша исчезает среди пустынных улиц, а я, провалившийся в бессонницу, сижу здесь, словно жаба на дне колодца. Я бьюсь головой о стену одиночества и неясно различаю вдалеке несчастливую пару. Она плывет по горизонту сна, тяжелого от наркотиков, а он осторожно гребет к берегу, бессонный, безмолвный, подобно тому, кто везет сокровище в прохудившейся лодке.

Я здесь, повалившийся в ночь, словно оторванный от своего корабля якорь, упавший между морских скал. И море облепляет меня жгучим илом, зелеными соляными губками, твердыми ветками ядовитых растений.

Медлительные, они оба оттягивают, отсрочивают очевидный финал. Демон безразличия овладел ими, а я терплю кораблекрушение тоски. Много ночей прошло, и в тяжелой атмосфере плотно закрытой комнаты уже не чувствуется резкий запах сладострастия. Ничего, кроме медленно испаряющегося приторного аниса и горьковатого запаха черных маслин.

Юноша томится в своем углу до нового приказания. Она плывет в гондоле, окруженная наркотическим свечением, и жалуется, без конца жалуется. Юный лекарь заботливо наклоняется и слушает ее сердце. Она сладчайше улыбается, подобно героине в последнем акте трагедии. Рука ее бессильно падает в руки эротичного эскулапа. Затем она приходит в себя, возжигает курильницу с благовониями, приказывает открыть платяной шкаф, полный одежды и обуви, и придирчиво, вещь за вещью, выбирает дневной наряд.

А я, со скалы потерпевшего кораблекрушение, подаю отчаянные знаки. Я кручусь по спирали бессонницы. Взываю во тьме. Медленно, словно водолаз, передвигаюсь по бесконечной ночи. А они все оттягивают решающий момент, очевидный финал.

Мой голос сопровождает их издалека. Снова и снова я причитаю по никчемной любви, и тусклый рассвет застает меня измученным и удрученным, с безумными и злыми словами на устах.