ЧАРЛЗ БУКОВСКИ
из книги
МУЗЫКА ГОРЯЧЕЙ ВОДЫ
перевод Н.Колпия
— В жопу, сказал он, — Я устал рисовать. Пошли пройдемся. Я устал от масляной вони. Я устал быть великим. Я устал ждать смерти. Пошли пройдемся.
— Куда пойдем? — спросила она.
— Куда хочешь. Есть, пить, глазеть.
— Йорг, — сказала она — что я буду делать, когда ты умрешь?
— Ты будешь есть, спать, трахаться, ссать, срать, одеваться, шляться и гундеть.
— Я хочу быть обеспеченной.
— Все хотят.
— Я имею в виду, мы не женаты. Я даже не смогу получить твою страховку.
— Да все будет нормально, не бойся. К тому же ты не веришь в брак,
Арлен.
Арлен сидела в розовом кресле, читая свежую газету.
— Ты говоришь, пять тысяч женщин хотят спать с тобой. Что же ты не бросишь меня?
— Ты пять тысяч первая.
— Думаешь, я не смогу найти другого?
— Это без проблем. Ты найдешь мужика за три минуты.
— Думаешь, мне нужен великий художник?
— Нет, конечно. Сойдет и хороший водопроводчик.
— Да, лишь бы любил!
— А то. Одевайся, пошли пройдемся.
Они спустились по лестнице с верхнего этажа. Дешевые комнаты кишели народом но, похоже, никто голодал. Все они что-то варили в больших кастрюлях, рассаживались возле, чистили ногти, пили пиво из жестяных банок или белое вино из высоких синих бутылей, орали друг на друга или смеялись или пердели, рыгали, чесались или спали перед телевизором. В мире мало по-настоящему богатых людей, но эти и за меньшие деньги имели всё, что им было нужно для жизни. Сон, чистые простыни, еда, выпивка и мазь от геморроя — больше им ничего не требовалось. И они всегда оставляли свою дверь полуоткрытой.
— Мудачье, — сказал Йорг, — профукивают свои жизни да еще мельтешат почем зря.
— Ох, Йорг, — сказала Арлен, — да ты просто не любишь людей.
В ответ Йорг нахмурил бровь, но промолчал. Его отношение к массам Арлен оценивала всегда одинаково: нелюбовь к людям как проявление непростительной душевной ограниченности. Но она отлично трахалась и вообще с ней было ничего. Как правило.
Они вышли на бульвар и двинулись прямо. У Йорга была рыже-седая борода, обломанные желтые зубы, тяжелое дыхание, фиолетовые уши, испуганные глаза, пованивающий драный плащ и трость из слоновой кости. Чем хуже он себя ощущал, тем лучше себя чувствовал.
— Говно, — сказал он — Всё смердит, пока не сдохнет.
Арлен не таясь вихляла попкой, и Йорг тарабанил по тротуару своей тростью, и даже солнце опускало взгляд и говорило: "Хо-хо". Наконец, они подошли к старому мрачному дому, где жил Серж. Оба они — Йорг и Серж рисовали уже много лет, но до недавнего времени их работы ценились не выше свиного пердежа. Раньше они вместе голодали, теперь вкушали славу поодиночке. Йорг и Арлен вошли в отель и начали подниматься по лестнице. В холле пахло йодом и жареной курицей. В какой-то комнате натурально трахались. Они поднялись на верхний этаж и Арлен постучала. Дверь распахнулась. На пороге стоял Серж.
— Пи-ка-бу, — произнес он и тут же покраснел, — ой, извините... прошу...
— Ты что, с дуба рухнул? — спросил Йорг.
— Садитесь. Я думал, это Лайла.
— Ты играешь в пи-ка-бу с Лайлой?
— Да так...
— Серж, тебе надо от нее избавиться. Она лишает тебя разума.
— Она точит мои карандаши.
— Серж, она слишком молода для тебя.
— Ей тридцать.
— А тебе шестьдесят. Тридцать лет разницы.
— А что, тридцать лет это много?
— Конечно.
— А как насчет двадцати? — спросил Серж, глядя на Арлен.
— Двадцать лет сойдет. Тридцать лет — это уже неприлично.
— Почему бы вам обоим не завести женщин вашего возраста? — спросила Арлен.
Они оба посмотрели на нее.
— Она любит немного пошутить, — пояснил Йорг.
— Да, она забавная, — откликнулся Серж — Пойдемте, посмотрим — я покажу вам, чем сейчас занимаюсь...
Они прошли за ним в спальню. Серж снял туфли и лег ничком на кровать.
— Вот. Видите — полный комфорт.
У Сержа была кисть с длинной ручкой и он рисовал на холсте, прикрепленном
прямо к потолку.
— Это всё моя спина. Десяти минут не мог проработать, чтобы не остановиться.
А так рисую часами.
— А кто смешивает тебе краски?
— Лайла. Я говорю ей: "Возьми синий. А теперь немного зеленого". У нее хорошо получается. В конце концов она всё будет делать за меня, а я буду лежать рядом и читать журнальчики.
Они услышали, как Лайла поднимается по лестнице. Она открыла входную дверь, прошла через гостиную и вошла в спальню.
— Ишь ты, — сказала она, — а мой-то никак делом занялся?
— Ага, ответил Йорг, — Он жаловался, что из-за тебя спину испортил.
— Я ничего такого не говорил.
— Пойдемте поедим, — сказала Арлен.
Серж со стоном вскочил.
— Господи, — удивилась Лайла, — а то всё лежит как дохлая лягушка.
— Мне надо выпить, — воскликнул Серж, — наплевать на
спину.
Все вместе они спустились на улицу и направились в "Овечий клещ". К ним подбежали два парня лет двадцати пяти.
— Эй, да вы же художники — Йорг Свенсон и Серж Маро!
— Валите отсюда, — сказал Серж.
Йорг взмахнул костяной тростью и треснул ближнего из парней прямо в коленку.
— Блядь, — сказал парень, — да ты мне ногу сломал.
— Надеюсь, что так, — ответил Йорг, — может, это научит тебя быть вежливее.
И они снова двинулись к "Овечьему клещу". Когда они вошли, прожужжал зуммер. К ним подскочил официант, кланяясь, размахивая меню и возглашая приветствия на итальянском, французском и русском.
— Посмотри, какие у него волосы в носу, — сказал Серж, — длинные, черные — я сейчас блевану.
— Да, — согласился Йорг и заорал на официанта: "СПРЯЧЬ СВОЙ НОС!"
— Пять бутылок самого лучшего вина! — крикнул Серж, как только они сели за лучший столик.
Официант исчез.
— Вы — пара говнюков, — сказала Лайла.
Рука Йорга прошлась по ее ляжке.
— Двое бессмертных могут позволить себе некоторые вольности.
— Сними руку с моей пизды, Йорг.
— Это не твоя пизда, а Сержа.
— Сними руку с пизды Сержа или я закричу.
— Моя воля слаба.
Она закричала. Йорг убрал руку. Появился официант. Он подвез на тележке ведерко с охлажденным вином, поклонился, открыл одну бутылку и наполнил Йоргов бокал. Йорг осушил его.
— Говно, но пить можно. Открывай бутылки.
— Все бутылки?
— Все бутылки, говнюк, да поживее.
— Ты только посмотри, какой растяпа, — сказал Серж. А есть мы будем?
— Есть? — переспросила — Арлен, — Ребята, да вы же только пьете. Никогда не видела, чтоб вы ели что-то посущественней яичка всмятку.
— Сгинь с моих глаз, засеря, — сказал Серж официанту.
Официант исчез.
— Ребята, вы не должны так разговаривать с людьми, — сказала Лайла.
— Имеем право, — сказал Серж.
— Это несправедливо, — сказала Арлен.
— Полагаю, что нет — согласился Йорг, — но так интереснее.
— Люди не должны выносить весь этот полив, — сказала Лайла
— Люди выносят то, что они выносят, — возразил Йорг, — они выносят гораздо худшее.
— Им ничего от вас не нужно, кроме ваших картин, — сказала Арлен.
— Мы и есть наши картины, — сказал Серж.
— Женщины глупы, - заявил Йорг.
— Полегче, — предостерег Серж, — они к тому же страшно мстительны.
Часа два они сидели и пили вино.
— Человек почище саранчи, — подытожил Йорг.
— Человек — это говнопровод вселенной, — добавил Серж.
— Засранцы вы оба, — сказала Лайла.
— Вот именно, — подтвердила Арлен.
— Давай перепихнемся сегодня, — предложил Йорг, — я трахну тебя, а ты трахнешь меня.
— Ну уж нет, — сказала Арлен, — ни то, ни другое.
— Такое чувство, будто я рисую, — сказал Йорг, — И пить я замучался.
— У меня тоже такое чувство, — откликнулся Серж.
— Пошли отсюда, — сказал Йорг.
— Слушайте, — сказала Лайла, — вы ведь не оплатили счет.
— Счет?- взревел Серж — ты что, думаешь мы будем платить за эту тухлятину?
— Идем,— сказал Йорг.
Когда они встали, официант принес счет.
— Вонючая тухлятина, — завопил Серж, подпрыгивая на
одном месте — да я бы в жизни не посмел просить кого-нибудь заплатить
за такую дрянь! Я хочу, чтобы ты убедился, что это моча!
Серж схватил недопитую бутылку, рванул сорочку на груди у официанта и вылил вино ему за пазуху. Йорг держал свою трость как меч. Официант выглядел смущенным. Красивый юноша. У него были длинные ногти и дорогая квартира.. Он изучал химию, а однажды выиграл второй приз на оперных соревнованиях. Взмахнув тростью, Йорг зацепил официанта рукоятью пониже левого уха. Официант страшно побледнел и зашатался. Йорг трижды стукнул его в то же место. Официант рухнул.
Они вышли вместе, Серж, Йорг, Лайла и Арлен. Все они были пьяны, но была в них какая-то стать, какая-то самость. Выйдя за дверь они двинулись по улице.
Молодая пара, сидящая за столиком возле двери, наблюдала за всем происходящим. Парень выглядел интеллигентно, только здоровенный прыщ на кончике носа портил эффект. Девушка в темно-синем платье была полновата, но привлекательна. Одно время она хотела стать монахиней.
— Ну разве не красавцы? — спросил парень.
— Да они подонки, — сказала девушка.
Парень помахал рукой, чтобы принесли третью бутылку вина. Впереди была
еще одна трудная ночь.
Генри отхлебнул из стакана и посмотрел в окно на раскаленную и пустую голливудскую улицу. Боже, сколько лет мороки — и всё было понапрасну. А дальше была смерть, куда ж ей деться. Он свалял дурака, купив эту подпольную газетку. Они по сию пору обожествляли Ленни Брюса. Там было его фото — мертвого, сразу после передоза. Ну да, Ленни бывал смешон временами. "Не могу войти" — это, конечно, шедевр, но Ленни бывал хорош далеко не во всём. Конечно, гонимый — физически и духовно. Да, мы все заканчиваем смертью, это чистая математика. Ничего нового. Ожидание — вот проблема. Зазвонил телефон. Это была подруга Генри.
— Слушай, сукин ты сын, я устала от твоего пьянства. Я этого натерпелась с моим отцом...
— Чёрт пробери, да не так уж всё плохо.
— Всё это я уже проходила и больше не собираюсь.
— Слушай, ты преувеличиваешь.
— Нет, у меня уже это было, говорю тебе, всё это уже было. Я видела, как ты накачивался виски на вечеринке когда я уходила. С меня хватит, больше я терпеть не намерена...
Она бросила трубку. Генри прошелся, хлебнул разбавленного скотча. Отправился со скотчем в спальню. Снял майку, штаны, туфли, носки. В трусах улегся на кровать, прихватив выпивку. Пятнадцать минут до полудня. Ни амбиций, ни талантов, ни шансов. Единственное, что поддерживало его, так это неверная удача. Но удача никогда не задерживалась. Было круто с Лу, но ей нужен был победитель. Он осушил стакан и потянулся. Достал книжку Камю Сопротивление, Восстание и Смерть... пробежал несколько страниц. Речь шла о муках и страхе, о жалкой участи Человека, но Камю излагал это до того цветисто и складно... его язык... такое ощущение, что то о чем он писал никогда по-настоящему не задевало ни его самого, ни его писания. Иначе говоря, муки — муками, а дела могли обстоять превосходно. Камю писал как человек, который только что отобедал на славу — съел стейк, салат, жаркое и увенчал всё это бутылочкой доброго французского вина. Человечество вполне могло страдать, только не Камю. Мудрый человек? Возможно. Но Генри предпочитал тех, кто кричит, когда их жгут. Он бросил книгу на пол и попытался уснуть. Уснуть всегда было трудно. Хорошо, если удавалось проспать 3 часа из 24. Ладно, подумал он, по крайней мере, есть стены. Дайте человеку четыре стены — и у него есть надежда. А там, снаружи, на улице — без вариантов.
Раздался звонок в дверь.
О, черт... — подумал Генри, — Только не сейчас.
— Да ? — крикнул он, оставаясь на кровати в трусах.
— Эй, что ты там делаешь?
— Сейчас.
Он встал, натянул штаны и майку и побрел ко входной двери.
— Что ты там делаешь?
— Одеваюсь.
— Одеваешься?
— Да.
Было без десяти двенадцать. Он открыл дверь. Это был профессор английской лит-ры из Пасадены. А с ним красотка. Проф представил красотку. Она оказалась редактором крупного нью-йоркского издательства.
— Какая лапочка, — сказал Генри и, придвинувшись, стиснул ее правое бедро, — я тебя люблю.
— А ты шустрый, — сказала она.
— Ну, ты знаешь, мы, писатели, всегда целуем задницу издателям.
— Думаю, бывает и по другому.
— Никак нет. Нуждается всегда писатель .
— Она хочет взглянуть на твой роман.
— У меня он остался только в твердой обложке. Я не могу ей дать твердую обложку.
— Отдай один. Она может купить его.
Речь шла о его романе Кошмар. Генри думал, что она хочет получить дарственный экземпляр.
— Мы собрались в Дель Мар, но Пат захотела увидеть тебя живьем.
— Как мило.
— Хэнк читал свои стихи у меня в классе. Мы заплатили ему 50 долларов. Хэнк перепугался и хныкал. Мне пришлось силой выталкивать его на середину.
— Я был возмущен. Только 50. Оден обычно получает 2000. Не думаю, что он настолько лучше меня. На самом деле...
— Ладно, мы знаем, что ты думаешь...
Генри подобрал старые беговые программки, валявшиеся у ног редакторши.
— Мне должны 1100. Никак не могу получить. Это вам не смехуёчки. Я уже познакомился с девицей из головного офиса. Такая Клара. Звоню ей: "Привет, Клара, хорошо позавтракали?" — "О, да, Хэнк, а вы ?" — "Отлично, — говорю, — два яйца вкрутую." — "Я знаю, по какому вопросу вы звоните" — отвечает. "Ну да, — говорю, — всё тот же вопрос" — "А вот как раз пришла платежка 984765 на 85 долларов" — "И еще одна должна быть, Клара, номер 973895 за пять рассказов, 570 долларов" — "О, да, я попытаюсь подписать ее у мистера Мастерса" — "Спасибо вам, Клара", — говорю. "Да не за что, — отвечает она, — это ж ваше, честно заработанное" — "Конечно", — отвечаю. И тогда она говорит: "И если вы не получите ваших денег, позвоните еще, хорошо? Ха-ха-ха" — "Да, Клара, — говорю ей, — я позвоню еще"
Профессор и редакторша расхохотались.
— Так и не могу выбить, черт бы их побрал. Выпьем ?
Они не отвечали и Генри налил себе одному.
— Я даже пытался подзаработать на бегах. Начал хорошо, но потом спугнул удачу. И прекратил играть. Я могу быть только победителем.
Профессор начал разъяснять свою теорию как выбить двадцать одно в Вегасе. Генри подошел к редакторше.
— Пойдем в койку, — сказал он.
— Ты смешной, — ответила она.
— Да, — сказал он, — как Ленни Брюс. Почти. Он умер и я умираю.
— Ты такой смешной.
— Да. Я незапятнаный герой. Я миф. Я единственный, кто не продался. Мои письма идут на аукционе от 250 баксов. А мне не по карману даже мешок пердежа.
— Вы, писатели, вечно кричите: "Волки!"
— Может, волки в конце концов и заявятся. Нельзя жить врозь со своей душой. Нельзя брать душу напрокат. Хоть раз попробуй обойтись без этого.
— Может, мне стоило отправиться с тобой в койку, — сказала она.
— Пошли, Пат, — сказал проф, поднимаясь, — нам пора в Дель Мар.
Они пошли к выходу.
— Приятно было повидать тебя.
— Ага, — сказал Генри.
— Всё образуется.
— Конечно, — сказал он, — Пока!
Он побрел обратно в спальню, снял одежду и улегся в кровать. Может ему удастся уснуть. Сон был чем-то вроде смерти. И он уснул. Он был на бегах. Человек в окошке выдавал ему деньги и он укладывал деньги в свой бумажник. Там было порядочно денег.
— Тебе нужен новый бумажник, — сказал человек, — этот дырявый.
— Нет, — ответил он, — не хочу, чтобы люди знали, как я богат.
Звонили в дверь.
— Эй, Хэнк! Хэнк!
— Да, да... Сейчас...
Он снова оделся и открыл дверь. Это был Гарри Стоббс.Стоббс тоже был писателем. Генри знал много писателей.
Стоббс вошел.
— У тебя деньги есть, Стоббс?
— Ни хера.
— Ладно, я заплачу за пиво. А я думал ты богат.
— Нет, вот когда я жил с одной куколкой на Малибу, она меня хорошо одевала, кормила. Она бортанула меня. И теперь я живу в душевой.
— В душевой?
— Да, там клево. Раздвижные двери из настоящего стекла.
— Ладно, пошли. У тебя есть машина?
— Нет.
— Ладно, возьмем мою.
Они уселись в его "Комет" 62-го года и поехали в сторону Голливуда и Нормандии.
— Я продал статью в "Тайм". Слушай, я думал у меня будет куча денег. Сегодня я получил их чек. Я его еще не обналичил. Угадай, сколько мне причитается?
— 800?
— Нет, 165.
— Что? Журнал "Тайм"? 165 долларов?
— Ну да.
Они припарковались и пошли в небольшую винную лавку.
— Моя женщина бросила меня, — сказал Генри Стоббсу, — заявила что я слишком много пью. Беспардонная ложь, — он вытащил из холодильника две шестибутылочные упаковки, — Я не в форме. Вчера была дрянная тусовка. Никого, кроме голодающих писателей и профессоров, которые вот-вот потеряют работу. Кухонные разговоры. Скучища.
— Писатели это шлюхи, — сказал Стоббс, — писатели это
всемирные шлюхи.
— Всемирные шлюхи лучше знают свое дело, друг мой.
Они прошли к кассе.
— "Крылья песни", — сказал хозяин магазина.
— "Крылья песни", — ответил Генри.
Год назад хозяин прочитал статью в "Лос-Анджелес Таймс" статью, посвященную поэзии Генри и никак не мог этого забыть. С тех пор и повелось — "Крылья песни". Сперва это бесило Генри, потом стало забавлять. Крылья Песни, боже ж ты мой.
Они уселись в машину и приехали обратно. Побывал почтальон — в ящике что-то лежало.
— Может, это чек, — сказал Генри.
Он забрал письмо, открыл два пива и разорвал конверт. Там было:
"Дорогой мистер Чинаски! Я только что прочла ваш роман Кошмар и вашу книгу стихов Фотографии Ада и думаю, что вы великий писатель. Я замужем, мне 52 года, у меня взрослые дети. Мне бы очень хотелось получить от вас весточку. С уважением, Дорис Андерсон"
Письмо пришло из маленького городка в штате Мэн.
— Не знал, что люди еще живут в Мэне, — сказал Генри Стоббсу.
— Думаю, их там нет, — ответил Стоббс.
— Есть. По меньшей мере одна живая душа.
Генри бросил письмо в мусорную корзину. Пиво было хорошим. Няньки возвращались домой, в многоэтажку на противоположной стороне улицы. Там жило много нянек. Многие из них носили просвечивающую униформу, и в солнечный день всё было видно. Генри со Стоббсом стояли и смотрели, как они вылезали из своих машин, проходили к стеклянному входу и пропадали за закрытыми дверями устремляясь к своим душевым и своим телеящикам.
— Посмотри на эту, — сказал Стоббс.
— Угу.
— А вот еще одна.
— Ух ты!
Мы как ведем себя, как как подростки, подумал Генри. Как нас земля носит... Бьюсь об заклад, Камю никогда не пялился в окно.
— Чем собираешься заняться, Стоббс?
— Ну, с тех пор как я живу в душевой, я этим, собственно, и занимаюсь.
— Может, тебе стоит найти работу?
— Работу? Ты дурак что ли?
— Может, ты и прав.
— Посмотри на эту! Какая попка!
— Да уж.
Они сидели и трудились над пивом.
— Мэсон, — сказал Генри Стоббсу, рассказывая о молодом, не публиковавшемся поэте, — уехал жить в Мексику. Стреляет из лука — добывает себе мясо. Ловит рыбу. У него там жена и девушка-служанка. Написал там четыре книги зарисовок и один вестерн. Проблема в том, что если ты за границей, почти невозможно выбить деньги. Чтобы выбить деньги надо пригрозить убийством, это единственный способ Я в этих делах разбираюсь. Но если ты за тысячу миль, они знают что ты запаришься добираться до них. И все-таки мне нравится добывать мясо своими руками. Ты воображаешь, что дичь — это редакторы и издатели. И они это тоже чувствуют, вот что классно.
Стоббс сидел до 5. Они трепались о лит-ре, о том, какое фуфло все эти центровые писаки. Ребята типа Мейлера, ребята типа Капоте. Потом Стоббс ушел и Генри снял майку, штаны, туфли и носки и вернулся в кровать. Зазвонил телефон. Он стоял на полу возле кровати.Генри дотянулся до трубки. Это была Лу.
— Что ты поделываешь? Пишешь?
— Я редко пишу.
— Ты пьяный?
— С похмелья.
— По-моему, тебе нужна нянька.
— Поехали на бега сегодня.
— Давай. А во сколько?
— 6:30 нормально?
— 6:30 нормально.
— Пока.
Он вытянулся на кровати. Что ж, было бы неплохо опять сойтись с Лу. С ней было хорошо. С ней было всё в порядке, это он всё время нажирался. Надо быть честным, чувак, будь честен. Посмотри, что стало с Хемингуэем, который вечно сидел со стаканом в руке. Посмотри на Фолкнера, посмотри на них всех. Ладно, хер с ними.
Телефон зазвонил снова.
— Чинаски?
— Я слушаю.
Это была поэтесса Джанесса Тил. Отличное тело, но Генри никогда не был с ней в койке.
— Хочу пригласить тебя на обед завтра вечером.
— Я собираюсь сойтись с Лу.
Бог мой, подумал он, какой я верный. Бог мой, подумал он, а ведь я хороший
парень. Бог мой.
— Бери ее с собой.
— Думаешь, это будет правильно?
— Я буду только рада.
— Слушай, давай я перезвоню тебе завтра. Я дам тебе знать.
Он положил трубку и вытянулся на кровати. 30 лет, думал он, я хотел стать писателем, теперь я писатель и что же?
Телефон опять зазвонил. Это был Дуг Эшлешем, поэт.
— Хэнк, малыш...
— Да, Дуг.
— Я на мели, малыш, мне нужна пятерка, малыш. Подзайми мне пятерку.
— Дуг, лошади разорили меня. Я пуст, абсолютно.
— Прости, малыш.
— Да ладно.
Дуг положил трубку. Дуг задолжал ему 15. Но у него была пятерка. Он мог дать Дугу пятерку. Дуг, возможно, ест собачий корм. Я не очень хороший парень. Бог мой, не совсем я хороший парень раз такое дело.
Он вытянулся на кровати во всем своем бесславии.
Странное это дело — быть жиголо, особенно если ты не профессионал. В доме было два этажа, Комсток жил с Линн на втором , а я с Дорин — на первом. Дом был расположен в прекрасном месте, у самого подножия Голливудских холмов. Дамы наши были деятельные и хорошо зарабатывали. Что в доме всегда водилось, так это хорошая выпивка, хорошая еда, и один пёс-кабыздох. Еще была здоровущая черная барышня, Рета, которая большую часть времени проводила на кухне, открывая и закрывая дверцу холодильника.
Все правильные журналы поступали раз в месяц как штык, но мы с Комстоком
их не читали. Мы просто слонялись, разгоняя похмелье и поджидая вечера,
когда наши дамы будут поить и кормить нас от своих немереных щедрот.
Комсток сказал, что Линн — успешный кинопродюсер на большой студии.
Комсток носил берет, шелковый шарф, турецкое ожерелье и у него была кошачья
походка. А я был писатель, застрявший на втором романе. У меня в восточном
Голливуде имелась собственная квартира в расхреначенной многоэтажке, но
я там редко появлялся.
Моим средством передвижения был Комет 62. Дамочка из дома напротив имела большой зуб на мою старую тачку.Я парковался под ее окнами, потому что это была одна из немногих плоских площадок в округе, а на горке моя машина не заводилась. Она и на ровном-то месте заводилась с трудом и вот я сидел, жал на педаль дергал стартер, над машиной клубился дым, а из двигателя рвался мерзкий нескончаемый рев. Дамочка раскричалась как ненормальная. Это был тот редкий случай, когда я стыдился своей бедности. Я сидел, жал на педаль, молясь чтобы этот Комет завелся и стараясь не обращать на крики ярости, несущиеся из шикарного особняка. Я жал и жал, машина завелась, чуть проехала и опять встала.
"Убери свой вонючий драндулет от моего дома или я вызову полицию!" Эта ненормальная орала довольно долго. В конце концов она выскочила в одном кимоно, блондинка, молодая-красивая и совершенно обезумевшая. Она подскочила к моей дверце с воплями и одна из ее грудей вывалилась наружу. Она запихнула ее, тут вывалилась другая. А разрез на кимоно распахнулся, обнажив ноги. "Леди, прошу вас, — вымолвил я, — я же стараюсь"
В конце концов машина покатилась, а она стояла посреди улицы и вопила: "Больше никогда не ставь здесь, никогда, никогда, никогда..." В подобных случаях я говорил себе, что завтра же начну искать работу.
Однако, я был нужен Дорин, моей госпоже. У нее были нелады с парнишкой-упаковщиком в супермаркете. Я должен был поспешить к ней и встать на ее защиту. Она не могла воевать с парнишкой в одиночку. Всё всегда заканчивалось тем, что она швыряла ему в лицо горсть виноградин или жаловалась на него менеджеру или или сочиняла телегу на шести страницах на имя хозяина супермаркета. А я у нее был вроде секунданта. Мне-то парнишка даже нравился — главным образом тем, что умел свернуть из бумаги здоровенный пакет легким движением руки.
Моя первая встреча с Комстоком в непринужденной обстановке оказалась интересной. До сих пор мы только перебрасывались парой слов в обществе наших дам за ужином. Однажды утром я прогуливался по своему этажу в одних трусах. Дорин ушла на работу. Я подумывал о том, что надо бы одеться и сгонять к себе на хату — проверить почту. Рета, черная барышня, подтрунивала над моим видом. "Эй парень, — говорила она, — у тебя ноги белые прямо как у цыпленка. Ты бы хоть позагорал немного".
Кухня была одна, она была внизу. Думаю, Комсток проголодался. Мы пришли туда одновременно. На нем была видавшая виды белая майка, с винным пятном на груди. Я поставил вариться кофе, а Рета вызвалась приготовить нам яичницу с беконом. Комсток присел.
— Слушай, — спросил я его, — как думаешь, долго нам еще тут валять дурака?
— Долго. Мне нужна передышка.
— Думаю, мне тоже.
— Ну вы и жучилы, — ухмыльнулась Рета.
— Яичницу не сожги, — сказал Комсток.
Рета поставила на стол апельсиновый сок, тосты и яичницу с беконом. Она завтракала с нами, почитывая "Шалунью".
— Я был женат, причем крайне неудачно. И только что разделался со всем этим. Мне нужна долгая, долгая передышка.
— Клубничный джем для тостов, — сказала Рета, — Берите джем.
— А расскажи ты о своем замужестве, — попросил я ее.
— Ну, это вам не в бассейне прохлаждаться...
Она всё подробно рассказала, доела завтрак и удалилась на второй этаж пылесосить. Тогда-то Комсток и повелал мне о своем браке.
— До женитьбы она была в полном порядке. Она показала свои товар лицом. Но была еше другая сторона медали, я бы сказал — большая сторона. И эту темную сторону она мне никогда не показывала.
Комсток отхлебнул кофе.
— Через три дня после свадьбы прихожу я и вижу, что она купила мини-юбку — короче не бывает. И когда я вошел, она сидела и подрезала ее. "Что ты делаешь?", — спросил я и она сказала: "Эти чертовы шмотки такие длинные. Мне нравится ходить в них без трусов, мне нравится смотреть как мужики пялятся на мою писку когда я слезаю со стула в баре или что-то в этом духе".
— Вот с этой стороны она и устроила тебе темную?
— Знаешь, я мог бы кой о чем догадаться. За пару дней до свадьбы я привел ее знакомиться с родителями. Она была в строгом платье и мои родители сказали, что оно им очень нравится. А она и говорит: "Вам нравится мое платье, так?" И задрала его до трусов.
— А ты, небось, нашел это забавным.
— Ну, можно и так сказать. В общем, она начала ходить без трусов и в мини-юбках, таких коротких, что стоило ей головой кивнуть — и ты видел ее сраку.
— А парням это нравилось?
— А как же. Когда мы с ней входили куда-нибудь, они смотрели сначала на нее, потом на меня. Они сидели и думали, как чувак всё это терпит.
— Да ладно, у всех свои причуды. Херня ведь, в общем-то. Ну, писка. Ну, срака. Что, тут собственно, такого?
— Ты так думаешь потому, что не бывал в моей шкуре. Когда мы выходили из бара, она говорила: "А видел лысого мужика в углу? Он так уставился на мою писку, когда я вставала! Держу пари, он сейчас отправится дрочить."
— Налить тебе еще кофе?
— Давай. И добавь немного скотча. Можешь звать меня Роджер.
— Конечно, Роджер.
— Как-то вечером пришел домой с работы и увидел что она ушла. Она разбила все окна и зеркало. Она написала на стенах "Роджер — не мужик!", "Роджер лижет сраку!", "Роджер пьет мочу!", что-то типа этого. И она ушла. Она оставила записку. Она собиралась на автобусе вернуться к матери в Техас. Она была обеспокоена. Ее мать десять раз лежала в психушке. Она нужна своей матери. Так было в записке.
— Еще кофе, Роджер?
— Просто скотч. Я пошел на автобусную станцию. Она сидела там в мини-юбке, сверкая пиздой. 18 парней со стояком толклись вокруг нее. Я сел рядом и она расплакалась. "Какой-то негр сказал мне, что я могу зарабатывать тысячу долларов в неделю, если буду делать что он скажет. Я же не блядь, Роджер!"
Спустилась Рета, взяла из холодильника шоколадный пирог и мороженое, пошла в спальню, улеглась в кровать, включила телевизор и начала есть. Рета была грузная, но довольно милая.
— В общем, — продолжал Роджер, — я сказал ей, что люблю ее. Нам удалось сдать билет. Я увел ее домой. А на следующий вечер к нам зашел мой друг. Она подкралась к нему сзади и стукнула его по голове деревянной ложкой для салата. Просто так, безо всяких. Подкралась и треснула его. После того, как он ушел, она сказала мне, что сможет вернуться в норму, если я позволю ей посещать курсы керамики каждую среду по вечерам. Ну хорошо, сказал я. Но это не помогло. Она бросалась на меня с ножом. Повсюду была кровь, моя кровь: на стенах, на коврах... Она была очень неусидчива. Она перепробовала балет, йогу, овощи, витамины, семена, орехи, всю эту чушь, она таскала в своей сумочке библию, вдоль и поперек исчерканную красными чернилами. Она укоротила все свои юбки еще на полдюйма. Как то ночью я спал и проснулся в один как раз вовремя. Она летела на меня, вопя, с куонным ножом в руке. Она была в футе от меня. Я успел откатиться. Нож вошел в матрас на 5 или 6 дюймов. Я вскочил и швырнул ее о стену. Она убежала с криком: "Трус! Грязный трус! Ты ударил женщину! Сыкло! Сыкло! Сыкло!"
— Все-таки, тебе не стоило бить ее.
— Короче говоря, я съехал от нее и начал бракоразводную процедуру, но ничего на этом не кончилось. Она продолжала преследовать меня. Однажды я пробивал покупки в супермркете. Она подбежала с криком: "Грязный хуесос! Педрила!" В другой раз она подкараулила меня в прачечной. Она просто стояла, смотрела на меня и не говорила ничего. Я оставил свои вещи, сел в машину и уехал. Когда я вернулся. Когда я вернулся, ее там не было, а моя сушилка была пуста. Она забрала мои майки, мои трусы, мои штаны, мои полотенца, мои простыни, всё. Я начал получать письма. Красными чернилами она описывала свои видения. Они являлись ей беспрерывно. Она вырезала фотографии из журнала и писала прямо на них. Я не мог разобрать ее писанину. Вечером я сидел в своей квартире, а она подбегала, швыряла гравий в окно и голосила на весь квартал : "Роджер Комсток — гомик".
— Неслабая история.
А потом я встретил Линн и переехал сюда. Я переезжал рано утром. Она не знает где я. Я бросил работу. И вот я здесь. Думаю, я должен выгулять пёсика Линн. Ей это нравится. Когда она приходит с работы и я ей говорю: "Линн, а я погулял с собакой" , она улыбается. Ей это нравится.
— Давай.
"Эй, Шкиля!"— крикнул Роджер, — "Пойдем, Шкиля!". Нелепое создание прихиляло, бултыхая животом. Они ушли вместе.
Меня хватило еще на три месяца. Дорин встретила какого-то египтолога, говорившего на трех языках. Я удалился в свои расхреначенные хоромы в восточном Голливуде.
Год спустя я выходил от своего дантиста в Глендейле и увидел Дорин. Она садилась в машину. Я подошел и мы отправились в кафе выпить чашку кофе.
— Как роман? — спросила она.
— Так и не сдвинулся, — ответил я, — знаешь, похоже мне никогда не дописать эту хренотень.
— У тебя никого нет? — спросила она.
— Есть.
— Я тоже не одинока.
— Хорошо.
— Не хорошо, просто нормально.
— А Роджер всё еще с Линн?
— Она собиралась выставить его, — сказала Дорин, — А он напился и упал с балкона. Его парализовало ниже пояса. Он получил 50 тысяч страховки. Потом ему стало лучше. Он сменил костыли на трость и снова может выгуливать Шкилю. В последнее время он сделал несколько чудесных фотографий Ольвера- Стрит. Слушай, я должна бежать. Собираюсь в Лондон на будущей неделе. В отпуск. Всё уже оплачено! Пока.
— Пока.
Дорин вскочила, улыбнулась, вышла, повернулась на запад и скрылась из вида. Я поднял мою чашку, сделал глоток и поставил ее. На столе лежал счет. Доллар 85 центов. У меня было два доллара. Хватало, еще и на чаевые оставалось. А чем я собирался расплачиваться с дантистом, это другая тема.
Это было в среду вечером. По телевизору — ничего интересного.
Теодору было 56, а его жене, Маргарет — 50. 20 лет женаты, детей
— нет. Тед погасил свет и они растянулись на кровати.
— А что, — спросила Мэрджи — ты не собираешься поцеловать
меня на ночь?
Тед со вздохом повернулся к ней и слегка чмокнул в щеку.
— Это ты так поцеловал меня?
Тед не ответил.
— Та телеведущая очень похожа на Лили, да?
— Не знаю.
— Знаешь.
— Слушай, не начинай ты опять:
— Ты просто не хочешь это обсуждать. Хочешь отмолчаться. Так правда та ведущая очень похожа на Лили?
— Что-то было общее:
— И ты вспомнил Лили!
— О господи:
— Не юли!
— Ну может на секунду:
— И тебе это было приятно.
— Ох, слушай, Мэрджи, это же было 5 лет назад.
— Но ведь было!
— Я же просил у тебя прощения.
— Прощения! Ты хоть представляешь, что ты со мной сделал! Если бы ты узнал, что я изменяю тебе с другим — что бы ты почувствовал?
— Я не знаю. Попробуй — посмотрим.
— О, да мы сердиты? Я пошутила.
— Мэрджи, пять тысяч ночей мы говорим об этом :
— Когда ты был с Лили, ты целовал ее так же, как меня сейчас?
— Ну, нет, пожалуй.
— Тогда как? Как?
— Боже, да прекрати ты!
— Как?
— Иначе.
— А как - иначе?
— Ну, была какая-то новизна : Это возбуждало.
Мэрджи села на кровати и закричала. Потом смолкла.
— А когда ты целуешь меня, это не возбуждает, так?
— Мы слишком привыкли друг к другу.
— Но ведь если любят — значит душа с душой срастается!
— Ага.
— Ага? Что ага?
— Ты права.
— Ты не хочешь говорить, вот что это значит. Ты просто не хочешь говорить. Ты жил со мной все эти годы. Скажи — для чего?
— Ну, как сказать: Люди просто втягиваются в это — ну как на работе: Люди просто втягиваются . Так у всех.
— Ты хочешь сказать, быть со мной — это как работа? И сейчас, ты значит на работе?
— Ну, ты ведь еще не дала отбой.
— Прекрати! Это серьезный разговор.
— Хорошо.
— Хорошо? Скотина! Да ты уже дрыхнешь!
— Мэрджи, чего ты от меня хочешь? Это было сто лет назад.
— Ладно, я скажу тебе чего я хочу. Я хочу, чтобы ты поцеловал меня как ты целовал Лили. Я хочу, чтобы ты трахнул меня как ты трахал Лили.
— Я не смогу.
— Почему? Я не возбуждаю тебя так, как Лили? Нет новизны, да?
— Да я почти не помню Лили.
— А ты вспомни! Ладно, не можешь трахнуть, так хоть поцелуй меня как ты целовал Лили!
— О, Бог ты мой, Мэрджи, пожалуйста, хватит, умоляю тебя!
— Я хочу знать — зачем мы столько лет жили вместе. На что я потратила жизнь? - Все так живут, почти все.
— Тратят жизнь впустую?
— Ну да.
— Ты даже не догадываешься, как я тебя ненавижу.
— Ты хочешь развестись?
— Хочу ли я развестись? Господи, как же ты спокоен. Искалечил всю мою жизнь и теперь спрашивает, не хочу ли я развестись! Да мне полтинник. Я все отдала тебе. Куда прикажешь идти?
— К чертовой матери!!! Я уже слышать тебя не могу!
— Хочешь, чтобы я ушла к другому?
— Еще как. Желаю удачи.
Теодор закрыл глаза. Маргарет всхлипывала. За окнами лаяли собаки. Кто-то пытался завести машину, а она никак не заводилась. 65 градусов в маленьком городишке в Иллинойсе. Президентом Соединенных Штатов был Джимми Картер.
Теодор начал похрапывать. Маргарет встала, выдвинула нижний ящик платяного шкафа и достала пистолет. Револьвер 22-го калибра. Он был заряжен. Она вернулась к кровати, где спал муж.
Маргарет потрясла его за плечо.
"Тед, дорогой, ты храпишь:"
Она потрясла его еще.
"Что ?.. " — проснулся Тед.
Она сняла пистолет с предохранителя, приставила дуло к груди Теда со своего бока и нажала на спуск. Кровать подпрыгнула. Она нажала опять. Звук, очень похожий на пуканье слетел с Тедовых губ. Казалось, ему совсем не больно. Луна светила луна в окно. Маргарет присмотрелась: дырки были маленькие и крови почти не было. Тогда она приставила ствол к груди Теда с другого бока и еще раз нажала на спуск. За все это время он не издал ни звука. Но он еще дышал. Она посмотрела на него. Кровь пошла. Ужасный запах крови.
Теперь, когда он умирал, она почти любила его. Но Лили, стоило ей только подумать о ней: Губы Теда на ее губах, и все остальное.. Ей сразу захотелось выстрелить в него еще раз: Теду всегда шли водолазки, ему шло зеленое: И если он пукал в постели, то сперва отворачивался, он никогда не пукал в ее сторону. Он редко пропускал работу. А завтра пропустит :
Маргарет поплакала немного, а потом уснула.
* * *
Когда Теодор очнулся, было чувство, будто в грудь с обеих сторон вогнали длинные зазубренные палки. Он не ощущал боли. Он приложил руки к груди, а затем поднял их в лунном свете. Они были в крови. Это смутило его. Он посмотрел на Маргарет. Она спала и в руке у нее был пистолет, которым он же и научил ее пользоваться - для безопасности.
Он сел и кровь из двух дырок пошла сильнее. Маргарет выстрелила в него когда он уснул. Из за этой сраной Лили. Да он даже кончить ни разу не мог с этой Лили.
"Я почти покойник, — подумал он, — но если я сумею уйти от нее, у меня появится шанс".
Теодор осторожно протянул руку, разжал пальцы Маргарет на пистолете. Бесшумно выхватил его. "Я не хочу убивать тебя, - подумал он, - я просто хочу уйти. Я лет 15 как хотел уйти".
Ему удалось сползти с кровати. Он поднес пистолет к правому бедру Маргарет. И выпалил.
Маргарет завизжала, и он зажал ей рот рукой. Подождал несколько минут и убрал руку.
— Что ты делаешь, Теодор?
Он приставил пистолет к бедру Маргарет, левому. Он выстрелил, предупредил ее новый крик, зажав ей рот..
Подождал несколько минут, убрал руку.
— Ты целовал Лили, — сказала Маргарет.
В магазине оставалось две пули.
Тед выпрямился, посмотрел на дырки в своей груди. Правая больше не кровоточила. Из левой время от времени время от времени вырывались тонкие струйки, похожие на вермишель
— Убью тебя, - простонала Маргарет.
— Ты действительно этого хочешь?
— Да, да: И убью!
Тед почувствовал себя одуревшим и ослабшим. Где копы? Они ведь не могли не слышать всю эту пальбу. Но где они были? Как можно было не услышать выстрелов? Он посмотрел на окно. Он выстрелил в окно. Ему стало хуже. Он опустился на колени и на коленях подполз к следующему окну. И выстрелил еще. Пуля проделала круглую дырку в стекле, но оно не разбилось. Черная тень прошла перед ним. Потом исчезла. Он подумал, что надо бы выбросить пистолет отсюда:
Теодор собрал последние силы и швырнул пистолет в оконное стекло. Стекло разбилось, но пистолет отскочил внутрь комнаты.
Когда он очнулся, его жена стояла над ним. Она действительно стояла — на двух ногах, по которым он стрелял. Она перезаряжала пистолет.
— Сейчас я убью тебя, — сказала она.
— Мэрджи, ради бога послушай. Я люблю тебя!
— Ползи, лживый пес!
— Мэрджи, пожалуйста.
Теодор пополз к другой спальне. Она шла за ним.
— Значит, ты возбуждался, целуя Лили?
— Нет, нет! Мне было противно!
— Сейчас я сотру эти чертовы поцелуи с твоих губ.
— Мэрджи, боже мой:
Она поднесла пистолет к его губам.
— А это мой поцелуй тебе.
Она выстрелила. Пуля прошила нижнюю губу и челюсть. Сознание не покинуло его. Он увидел свой ботинок на полу. Он снова собрал последние силы и швырнул ботинок в окно. Стекло разбилось, ботинок вылетел наружу.
Маргарет приставила дуло к его груди и нажала на спуск:
Когда полицейские выбили дверь, Маргарет стояла, сжимая пистолет.
— Ну ладно, мадам, бросьте оружие, — скомандовал один из копов.
Теодор все еще пытался уползти. Маргарет прицелилась в него, выстрелила и промахнулась. Затем она рухнула на пол в своей фиолетовой ночной сорочке.
— Что тут у вас тут за херня ? — cпросил полицейский, нагнувшись над Теодором.
Тед повернул к нему голову.
— Стъеля: стъеля: — прошамкали развороченные губы.
— Ненавижу эти семейные разборки, — заявил другой полицейский. — Просто пиздец.
— Да уж, — откликнулся первый.
— Между нами — я сам утром сцепился с женой.
— Стъеля: — простонал Теодор.
Лили сидела дома и смотрела по телевизору старый фильм с Марлоном Брандо. У нее никого не было. Всю жизнь она обожала Марлона Брандо. Она тихонько пукнула. Потом приподняла платье и принялась играть с собой.
Эрик Ноулз проснулся в номере мотеля и осмотрелся. Вторую
половину огромной кровати занимали раскинувшиеся друг на друге Луи и Глория.
Эрик отыскал бутылку теплого пива, открыл ее, взял с собой в ванную и
выпил под душем. Ему было чертовски плохо. Он слышал целую теорию про
теплое пиво от экспертов этого дела. Теория не подтвердилась. Он вышел
из-под душа и отправился блевать в туалет. Потом снова отправился под
душ. С писательством - вообще беда, и главная беда - свободное время,
слишком много свободного времени. Ждешь, пока выстроится твой замысел
и можно будет садиться и писать. И дуреешь от ожидания, от одурения начинаешь
пить, и чем больше пьешь - тем больше дуреешь. Никакого кайфа - что быть
писателем, что быть пьяницей. Эрик обтерся и пошел в комнату. Луи и Глория
проснулись.
- О боже, - простонал Эрик, - вот говно-то.
Луи тоже был писателем. Он не выплачивал аренду, как выплачивал ее Эрик. За Луи платила Глория. Три четверти писателей, которых Эрик знал в Лос-Анджелесе и в Голливуде, кормились за счет женщин; они были далеко не так искусны со своей писаниной, как со своими женщинами. Они им продавались духовно и физически.
Он слышал, как Луи тошнит в туалете и от этих звуков у него снова подкатило. Он схватил пустой бумажный пакет и как только рыгал Луи, сей же миг рыгал Эрик. Это было близко к гармонии.
А вот кто был в полном порядке, так это Глория.
Глория подвизалась ассистентом профессора в университете Северной Калифорнии.
Потягиваясь в кровати, она сказала:
- Ребята, вы - нечто. Блевотики-близняшки.
Луи выскочил из ванной:
- Это ты надо мной потешаешься?
- Да что ты, малыш. Просто тяжкая ночь была.
- Она у всех была тяжкая.
- Попробую-ка я еще раз раз полечиться, - сказал Эрик.
Он открутил крышку пивной бутылки и попробовал еще раз.
- А здорово ты вчера угомонил ее, - сказал Луи.
- О чем ты? - Когда она бросилась на тебя с кофейного столика, ты и ухом не повел. Просто перехватил ее руки, потом повалил ее, сел верхом и сказал: 'Что, черт возьми, на тебя нашло?'
- Пиво помогает, - заметил Эрик, - тебе стоит попробовать.
Луи открутил крышку и присел с бутылкой на край кровати.
Луи редактировал маленький журнальчик 'Крысиный бунт' и издавал его на мимеографе. Журнальчик как журнальчик, не хуже и не лучше себе подобных. Все они нагоняли скуку; талант попадался редко и не убеждал. Луи готовил не то 15-й не то 16-й выпуск.
- Это был ее дом, - сказал Луи, вспоминая прошлую ночь, - она сказала, что это ее дом и чтобы мы все выметались оттуда.
- Несходство воззрений и идеалов, - откликнулся Эрик, - от этого все беды и оно неизбывно, несходство воззрений и идеалов. К тому же, это был ее дом.
- Думаю, мне тоже надо попробовать это ваше пиво, - сказала Глория.
Она встала, натянула платье и отыскала бутылку.
'Отлично выглядит профессорша' - подумал Эрик.
Они сидели втроем на кровати и давились пивом.
- Что у нас по телевизору? - поинтересовался Луи.
- Не смей - сказала Глория.
Внезапно раздался страшный грохот, стены содрогнулись.
- Господи! - вскрикнул Эрик.
- Что это было? - спросила Глория.
Луи подошел к двери и отворил ее. Их номер располагался на втором этаже, на балконе. Мотель был построен как бы вокруг плавательного бассейна. Луи поглядел вниз.
- Вы не поверите, но там в бассейне пятисотфунтовый в чувак. Грохот был от того, что он прыгнул в воду. Я никогда не видел такого слона. Просто огромный. И с ним еще один, фунтов на четыреста. Вроде бы сын. Сейчас тоже прыгнет. Держитесь!
Опять грохнуло. Снова дрогнули стены. Долетели брызги воды из бассейна.
- А теперь они рассекают на пару! Ну и картина.
Эрик и Глория подошли к двери и посмотрели вниз.
-Опасная ситуация, - заметил Эрик.
-Что ты хочешь сказать?
- Когда глядишь на этих толстяков, так и подмывает крикнуть им что-нибудь. Ребячество, конечно. Но с такого перепоя возможно всё что угодно.
- Ага, я так и вижу как они бегут наверх и ломятся в нашу дверь, - сказал Луи, - по твоему, мы справимся с девятьюстами фунтами?
- Ни за что. Даже и в добром здравии.
- А с бодуна вообще без шансов.
- Именно.
- ЭЙ, ЖИРНЫЙ, - завопил Луи, свесившись вниз.
- О, нет, - простонал Эрик, - пожалуйста, не надо. Мне плохо.
Оба толстяка в бассейне уставились наверх. На них были светло-голубые плавки.
-Эй, жирный - вопил Луи - спорим, если ты пернешь, все водоросли отсюда унесет на Бермуды!
- Луи, - сказал Эрик, - здесь же нет водорослей.
- Здесь нет водорослей, жирный. Ты должен высосать их из своей жопы!
- О боже мой, - вздохнул Эрик, - я стал писателем потому что я трус. И вот я перед лицом смерти, внезапной и насильственной.
Старший толстяк выбрался из бассейна, младший последовал за ним. Было слышно как они поднимаются по лестнице: бух, бух, бух. Стены дрожали.
Луи захлопнул дверь и набросил цепочку.
- При чем тут безобидная, добропорядочная литература? - спросил Эрик.
- Думаю, ни при чем, - ответил Луи.
- А всё ты и твой поганый мимеограф, - отрезал Эрик.
- Я боюсь, - сказала Глория.
- Мы все боимся, - уточнил Луи.
Они были уже под дверью. БАМ-БАМ-БАМ.
- Да? - спросил Луи. В чем дело?
- Открой чертову дверь!
- Никого нет дома, - сказал Эрик.
- Я вас научу, ублюдки!
- О, прошу вас, научите меня, сэр, - откликнулся Эрик.
- Ты что городишь? - спросила Глория.
- Черт, я просто пытаюсь придти с ним к соглашению, - ответил Эрик.
- Открывай или я выломаю дверь!
- Валяйте, - откликнулся Луи, - посмотрим, что у вас получится.
Они услышали звук плоти, впечатавшейся в дверь. Видно было как дверь прогнулась и подалась.
- Ты и твой поганый мимеограф, - сказал Эрик.
- Это был хороший мимеограф.
- Помоги мне подпереть дверь, - сказал Эрик.
Они уперлись в дверь, противостоя двум тяжеленным тушам. Дверные петли слабели. Тут раздался еще один голос:
- Эй, что, черт возьми, здесь происходит?
- Я собираюсь проучить эту мразь, вот что происходит!
- Вы ломаете дверь. Я сейчас полицию вызову.
- Что?
Еще один удар в дверь, потом все всё стихло. Послышались голоса:
- Меня ведь под честное слово выпустили. Словесные угрозы, нанесение побоев. Мне и правда лучше успокоиться.
- Конечно остынь. Ты же не хочешь никого покалечить.
- Но они мне поплавать спокойно не дали!
- Знаешь, друг, есть вещи поважнее чем поплавать.
- Ага, например - пожрать, - брякнул Луи из-за двери.
БАМ! БАМ! БАМ! БАМ!
- Чего ты добиваешься? - спросил Эрик.
- Вот что, ребята. Если я от вас услышу еще хоть звук, просто один звук, я войду!
Эрик и Луи замерли. Было слышно как два толстяка протопали вниз по лестнице.
- Думаю, мы бы справились с ними, - изрек Эрик, - толстые парни неповоротливы. Запросто бы справились.
- Да, - согласился Луи, - если б мы действительно захотели, мы бы с ними справились.
- У нас пиво кончилось, - сказала Глория, - Мне нужно холодного пива. А то нервы ни к черту.
- Хорошо, Луи, - сказал Эрик, - я плачу за пиво, а ты идешь за ним.
- Нет, - ответил Луи, - я заплачу, а ты сходишь.
- Я заплачу, - сказал Эрик, - а пошлем мы Глорию.
- Идет, - ответил Луи.
Эрик выдал Глории деньги и проинструктировал ее. Они открыли дверь и вывели Глорию. Бассейн был пуст. Стояло отличное калифорнийское утро - сонное, душное, загазованное.
- Ты и твой поганый мимеограф, - сказал Эрик.
- Это хороший журнал - настолько, насколько возможно, - ответил Луи.
- Полагаю, ты прав.
Они вставали и садились, садились и вставали, и ждали когда Глория вернется с холодным пивом